5 На море латифундии

Первое, что встаёт перед внутренним взором читателя, открывшего «Поднявшегося с земли» - это красота португальской земли. Ещё во вступлении Жозе Сарамаго выразил всю свою любовь к матери-земле, всё восхищение буйством её красок, величием, разнообразием. А ещё – всю печаль от тех горестей и напастей, что выпали на её долю, от того, как из века в век кромсали острыми мечами, продавали, наследовали, делили на латифундии – как будто бы вечность кто-то правил этой землёй. Кто-то, кого не занимали ни она сама, ни её обитатели, а интересовали только лишь налоги да подати. Давным-давно земля была поделена между горсткой господ-феодалов, и позиции крупных землевладельцев не изменили ни свержение короля, ни провозглашение республики, ни установление в 1932 году диктатуры Антониу ди Оливейры Салазара, ведь нет разницы между латифундистом-монархистом и латифундистом-республиканцем, а Салазар прямо сказал, что ему элита важнее, чем даже грамотность собственного населения.

латифундист все понял и ни в чем не изменился, а литр оливкового масла стоил больше двух милрейсов — в десять раз больше, чем зарабатывал в день взрослый мужчина.

А кто они, эти обитатели, которым самим небом начертано жить тут, плодиться и размножаться? Самые обычные люди, крестьяне да ремесленники, пастухи да батраки, чьё благосостояние издавна зависело лишь от милости сеньора, небом же над ними и поставленного, как уверяет падре Агамедес, покорный слуга святой нашей церкви. Те самые труженики, нищие и бесправные, чьим тяжким трудом обеспечивалось богатство латифундистов. Кто же, как не они, лучше всего расскажут о горестях своей страны? Кому ещё, как не крестьянскому сыну, каковым являлся Жозе Сарамаго, фамилию свою получивший от народного названия дикой редьки, придёт на ум написать об этом книгу?

И вот она перед нами. Не стоит пугаться сложных словесных конструкций. Нужно только войти в ритм чтения. Как густая патока, неторопливо льётся повествование, строчка ложится за строчкой, и страницей атласа нашим глазам открывается холмистая равнина, по которой медленно идёт в новую жизнь семья сапожника Мау-Темпо, что означает «непогода», «несчастье». Лучших актёров для этих ролей нам не сыскать. Позже на сцену выйдут их дети и внуки, а с ними друзья и соседи, такие же работяги, как и они сами.

И потянутся дни и года, и будут наполнены они – выматывающим трудом и безработицей, отчаянием и радостью, рождениями и смертью, тюрьмами и тайными сходками, дознавателями и арестами – то есть, всем тем, что в истории назовут «становлением португальского крестьянства». Много времени понадобилось, чтобы эти несчастные люди, обречённые на жалкое существование, осознали себя угнетёнными, и ещё больше времени прошло, прежде чем они решили начать борьбу. Да и как могло быть по-другому, если в деревнях почти все не умели читать, а закрытость страны не способствовала многообразию идей? Не было у них ни народников, ни комсомольцев, ни либералов. Обрывки газеты да листовки, передаваемые из рук в руки – вот и все источники, откуда сельский житель мог узнать что-то новое.

В сельском хозяйстве Португалии порядки менялись очень медленно и неохотно – отродясь хозяевам земель не приходило в голову отказываться от прибылей. А потому – всё просто: хочешь работать – работай за ту малую денежку, которую я считаю нужным дать, не хочешь – не работай, желающие и без тебя найдутся, а просить больше не моги – хозяин может и рассердиться, жандармов зазвать, и тогда польются наземь крестьянские слёзы, целый водопад слёз. Но слезами, как говорится, горю не поможешь. Как и положено при диктатуре, правящему классу нет дела до печали простых смертных, но в них, угнетателях, живёт страх перед угнетёнными. Поэтому все крестьянские выступления, все протесты против латифундистов и мирные шествия подавлялись с неизменной жестокостью.

С 1933 года забастовки карались заключением в тюрьму, действовала политическая полиция, жандармы даже в валуне могли увидеть коммуниста, а малейшего оговора было достаточно для длительного заключения. Отечество в опасности, говорили власть предержащие. Латифундисты наживались как могли, а со всеми несогласными разбирались войска. Пусть эти свиньи знают своё место и не разевают пасть на наши жёлуди – так говорили хозяева, а падре поддакивали: негоже, мол, впадать в грех гордыни и желать чужого добра.

Они немного хотели, эти простые, бесхитростные, трудолюбивые люди. Ни революций, ни забастовок, ни войн, ни классовой борьбы – ничего этого беднякам не было нужно. Только возможность работать – не более восьми часов в день да за приемлемую плату, а ещё – возможность жить. Просто жить и с надеждой смотреть в завтрашний день, а не страдать от голода и холода, подрывая здоровье непосильным трудом да день за днём кое-как выживая. Жить, ничего не страшась, и знать, что своим трудом всегда будешь сыт – чего ещё, в сущности, человеку желать?

Что ж, если вас не утомил мой рассказ, если среди сложноподчинённых предложений вы сумели разглядеть суть, если вы прониклись тем, как человеческая душа стремится к свободе, то эта книга для вас, потому как написана именно в таком стиле. Она расскажет, как осознавали свою ценность португальские крестьяне, как строили свою жизнь, как растили детей, как работали, не покладая рук, с малых лет. Она расскажет, чего они хотели и о чём мечтали.

Но это не всё, о чём может поведать этот роман.

«Поднявшийся с земли» – не только семейная сага о поколениях португальских крестьян, но и история о самой долговечной в Европе фашистской диктатуре. Той самой, которая ныне во всём мире объявлена вне закона. Той самой, которая для поддержания своей власти готова удушить своих граждан – без жалости, без сожаления, под прикрытием высокопарных слов о самопожертвовании и священном долге. Режим Салазара вывел страну из экономического кризиса – но за это простые люди заплатили немалую цену.

В 1974 году диктатура была свергнута. Революция красных гвоздик практически бескровно заменила авторитарный режим социалистическим. Латифундии сменили-таки название, став асьендами и фазендами, и господство их было окончено. Но остались они в народной памяти, пόтом и кровью омытые, трудами людскими возделанные, остались как символ рабского труда и бесправия. Пусть и дальше будут они там, ведь память об огрехах прошлого – единственная надёжная защита от ошибок в будущем.