... когда еще мы жили, то считали ошибочно тамошнюю смерть за смерть.

Вот вы говорите Маркес или этот, как его, Педро Парамо . Да у нас свой макабр есть от Федора Михайловича. Спасибо Бахтину - проинформировал. Я думала, что я все у Достоевского читала, но попадаются еще иногда подобные перлы о жизни на местечковом кладбище.

Честно говоря, такого бардо я бы врагу не пожелала. Упокоился человек, похоронили, а через три дня он очухивается в гробу - не во плоти, правда, а только сознанием - и оказывается в гуще какой-то болтовни. Как в гостиной, только циничнее, потому как не нужно приличий соблюдать.

- <...>Черт возьми, ведь значит же что-нибудь могила! Мы все будем вслух рассказывать наши истории и уже ничего не стыдиться. Я прежде всех про себя расскажу. Я, знаете, из плотоядных. Все это там вверху было связано гнилыми веревками. Долой веревки, и проживем эти два месяца в самой бесстыдной правде! Заголимся и обнажимся!
- Обнажимся, обнажимся! - закричали во все голоса.
- Я ужасно, ужасно хочу обнажиться! - взвизгивала Авдотья Игнатьевна.

В общем, да. Фельетон удался. Единственный живой свидетель, правда, впал в отчаяние.

Разврат в таком месте, разврат последних упований, разврат дряблых и гниющих трупов и - даже не щадя последних мгновений сознания! Им даны, подарены эти мгновения и... А главное, главное, в таком месте! Нет, этого я не могу допустить...