4.5

Вот так, однажды днем, а, может быть, и ночью, может быть, в строгой каменной зимней Вене, а, может быть, и на горячем кубинском пляже или, как было со мной, в обычной московской кофейне неожиданно накрывает осознание того, что все в мире не такое, каким кажется, и после еще долго не покидает шизофреническое ощущение непреодолимой раздвоенности вещей и явлений.

С первых страниц мы узнаем о последнем дне Франца Маринелли – красавца и интеллектуала, выросшего в обеспеченной австрийской семье, имевшего возможность «искать себя», путешествовать и выбравшего профессию фотографа из-за стремления запечатлевать моменты человеческого счастья. У Франца исполняется детская мечта - увидеть Кубу, более того, в Гаване он, в свои 40 лет, встречает 20-летнюю красавицу, завязывается страстный роман, планируется свадьба... Но Франц умирает на белом песке пляжа имени Патриса Лумумбы.

И то, что я написала выше – не спойлер, а смерть главного героя - не трагедия. Стоит навести резкость, как мы увидим:

Франц был ростом примерно с ирис, когда впервые захотел умереть.

В этой лаконичной и горькой фразе – квинтэссенция романа. «Однажды днем...» - маленькая книга о глобальных общечеловеческих вещах, способная своими тонкими двумя сотнями страничек, всколыхнуть душу и вызвать затяжной шторм. И самое страшное даже не шторм, а то самое «сердце бури», где господствует тишина, так похожая на отчаяние.

Между тем, ничего особенно трагичного в жизни главного героя не происходит. Точнее не так, не происходит того, что мы привыкли называть трагичным, никаких слезовыжимательных эпизодов и никакой сентиментальности. А если что-то не названо, то этого как бы и нет. А если кто-то вдруг начинает об этом говорить, и обнажается суть явлений, то становится не по себе.

Отец, известный судебный медик, и мать, увлеченная музыкой и литературой, супруги, живущие в первом и единственном долгом браке, и вдруг, единственный сын, готовый поменяться участью с черепашкой.

Черепаха была его идеалом и символом детских мечтаний: вот исчезнуть бы так же, спрятаться где-нибудь, уйти куда-нибудь с головой. Очутиться где угодно, только не здесь.

Чувствительному человеку необходим панцирь, иначе как же выжить в этом иррациональном мире и освоить его грустную арифметику. Маленький Франц всем своим существом ощущал, что один плюс один будет равняться двум только в школьной тетрадке. В жизни – совсем не так.

Подобный метод сложения противоречил его наблюдениям: двойка ведь меньше единицы. Два – это ничто, ничто или меньше нуля. Однако ему пришлось столкнуться с кое-чем похуже – с вечно живым, неумирающим несчастьем. Где двое, там холодность, отстраненность и раздор, – так он стал думать задолго до того, как впервые услышал слово «шизофрения», знать которое ему было еще рано.

Крепкая семья, каких сотни тысяч. Семья, которую скрепляют незнание себя и нелюбовь супругов к самим себе, страх одиночества и прочно усвоенные сценарии: семья, потому что «семья нужна». Семья – потому что «ради ребенка». Семья потому что «вместе на всю жизнь». И чтобы продуцировать это самое неумирающее несчастье и заражать им ребенка как смертельным вирусом не нужно каких-то чрезвычайных обстоятельств, не нужно, чтобы семья жила в нищете или чтобы кто-то в семье был алкоголиком, наркоманом или педофилом. Он просто постоянно ей изменяет, она просто его тихо ненавидит, а ребенок просто растет, покрываясь панцирем отстраненности и продолжая изучать арифметику дефицита любви – бесконечное деление, расщепление и невозможность прибавления и соединения.

Он любил ее (мать), и она тоже его любила, хотя лишь наполовину. Ведь Франц только на пятьдесят процентов был ею; в другой его половине она не могла не узнать Франца Иосифа. Себя саму она любила на все сто процентов, но совершенно неразделенной любовью.

Или я слишком драматизирую? Может быть, герои несчастны совсем по другим причинам? Францу тоже приходили в голову такие мысли:

Может быть, все его тогдашние несчастья — оттого, что Вена не на море.

Франц вырос, получил образование, поездил по разным городам, познакомился с разными людьми, встречался с разными женщинами, увидел море, и оказалось, что

Перед жизнью он был беспомощен, как перед морем.

Беспомощность героя перед жизнью – это неизбывное ощущение неполноты жизни и раздвоенности зрения, никто так не видит в людях скрытое и давно подавленное, как человек, давно привыкший к тому, что какая-то важная его часть насквозь пропиталась «мертвой водой»:

Словно смерть и страх смерти – его спутники жизни, более того, его вторая жизнь, которую он незаметно проживал помимо первой. Словно страх смерти – его второе «я», жившее в нем помимо первого.

Перед Францем как будто и не стоит вечный шекспировский вопрос: «Быть или не быть?», его «выбор» - «умереть, уснуть...», отсюда и его странные приступы непреодолимой сонливости (когда слишком тяжело – «не быть»), отсюда и неумение «быть».
При этом Франц, живущий наполовину и осознающий это, кажется гораздо более живым, чем многие из окружающих его людей, которые, не умирая

… будут жить, пораженные неизлечимой болезнью, с нелюбимым человеком, пусть даже во дворце на Рингштрассе, еще при жизни забыв все, что и так прошло, и больше ничего не будут сознавать, даже того, что пока еще живы. Единственное, чем они будут отличаться от пациентов в коме, так это тем, что еще ходят, до тех пор пока совсем «не уйдут от нас», как пишут в некрологах, навсегда, неминуемо, неизбежно

Из моего отзыва может показаться, что книга бесконечно печальна и наполнена безысходностью. Отчасти это так и есть. Арнольд Штадлер – не из тех авторов, кто погружает читателя в мир волшебных грез, он безжалостно сталкивает с реальностью, швыряя читателя в море вечных тем: время, память, любовь, творчество, разочарование, страх смерти и встреча со смертью.

Нужно ли однажды днем, а, может быть, и ночью встречаться с такой опасной книгой? Я считаю, что обязательно нужно. Потому что это одно из немногих горьких, но эффективных лекарств от того, что настигло Розу Земмеринг, ощущения, когда:

Слишком поздно… Словно ее жизнь непоправимо зашла в тупик. Словно ее жизнь — это пролог и эпилог, но без центральной, самой важной части.

Читайте Штадлера и проживайте каждое мгновение центральной, самой важной части жизни. И, да, это именно та часть, которую вы проживаете сейчас.