3

Нобелевская премия по литературе и справедливость ее присуждения тем или иным мастерам слова стали уже давно притчей во языцех. Свои домыслы по этому поводу выражу кратко, буквально в четырех предложениях. Нобелевская премия – НЕлитературная премия, а премия так сказать «за вклад и заслуги» и не нам с вами судить, кто вложил и заслужил. Вероятно, это и политизированный инструмент управления крупными читательскими массами для формирования определенных тенденций. (Вот только во имя чего?) При этом, на мой взгляд, не обязательно получить ее должен сверхпопулярный автор! Для меня, например, приятнейшим открытием стали Кутзее и Манро, о которых раньше я и практически ничего не слышал.

А теперь ни слова о «Нобеле»…

«Улица Темных Лавок» – атмосферный, короткий роман. Роман об амнезии, о страхе перед прошлым, об отсутствии реальности без памяти о минувшем. Главный герой, Ги Ролан, несколько лет назад потерявший память, пытается восстановить свою личность, узнать себя. В этом поиске, словно в лихорадочном сновидении, мелькают незнакомые ему лица, за которыми он следует по цепочке от одного к другому, и, каждый раз открывая новую дверь, оказывается перед следующими двумя. Попутно, разматывая клубок тайн, главный герой рисует картины своего прошлого, примеряет чужие личины, копаясь в мешанине «новых давно пережитых» впечатлений, и тянется к воспоминаниям, как жаждущий к миражу.

Роман Модиано нельзя назвать динамичным и остросюжетным, это скорее методичное исследование, отраженное в зеркальных витринах уличных кафе и ресторанов, детективное расследование изнанки памяти, тягучее и сумрачное. Что ждет героя? Какая правда откроется ему? И будет ли это истиной или останется только призраком прошлого, рожденным случаем?

Герои у Модиано предельно обезличены, скорее имеют контуры и несколько явных примет, а все остальное остается размыто. Сам роман будто написан графитом на чистом листе памяти. Язык «Улицы Темных Лавок» прост, текст насыщен неброскими диалогами, которые очень подойдут для черно-белых съемок.

Спокойный тон повествования порой навевает откровенную скуку, что влечет за собой безразличное восприятие читателем новых открытий персонажа о себе и своем прошлом. Вероятно, раскопки своей судьбы – дело настолько кропотливое и внутренне выжигающее, что и сам Ги теряет способность определить четкую границу между воспоминанием и миражом и воспринимает свои находки подчас эмоционально притупленно, словно, не имея под собой твердой поверхности самоидентификации, ходит по ветхому плоту прошлого, состоящего из документов, фотографий и старых журналов.

Отказать роману в психологизме или философичности полностью нельзя, но мне отмеренной дозы не хватило. Завуалированная критика повседневности с ее смещением в сторону искажения настоящих человеческих ценностей, обезличивания, с заменой настоящего счастья мнимым или полузабытым, обличение фетиша прошлого – все это есть, но как-то неуверенно, мимолетно и смазано. В то же время изысканно стройная композиция, умеренность и замечательный финал произведения оставляют надеяться, что дальнейшее знакомство с этим французским прозаиком может быть весьма любопытным.