4.5

После того как я немного попылала сердцем о Свечку Валерия Залотухи и вообще обо всю эту историю, начала составлять себе списки для чтения из лонг- и шорт-листов крупных литературных премий. «Замыслы» Филипенко — вместе с его первой книгой «Бывший сын», удостоенной «Русской премии» прошлого года, — в этом списке, конечно, были, но где-то ближе к концу. Почему я, спрашивается, потянулась к книге, которая не сулила мне ничего нового и совершенно, на первый взгляд, не совпадала с моим читательским настроением?
Если бы речь шла о пресловутой «Свечке» (о, возможно, меня когда-нибудь отпустит, а пока очень сложно не поминать её в любом тексте, если это хоть сколько-нибудь уместно), я бы сказала, что меня подтолкнуло божественное провидение. В случае с Филипенко — уже зная содержание книги — я полагаю, что сработал неожиданно прорвавшийся сквозь мыслительные наслоения многих поколений инстинкт. Как зверюшки чувствуют, какую именно траву нужно съесть, чтобы перестало болеть, так и я бездумно схватилась за столь, как оказалось, нужное прямо сейчас чтение.
Метафора здесь неслучайна — роман Филипенко очень прост и естественен почти в научном смысле. За главным героем интересно наблюдать, как за забавной зверушкой — и как забавная зверушка, он не вызывает брезгливости даже в те моменты, когда испражняется или когда его тошнит. И это не снисхождение — просто автор настолько безоценочен (а ведь повествование ведётся от первого лица!), что читатель тоже невольно этой безоценочностью заражается. Это потрясающая, надо сказать, прочистка для собственных мозгов — освободиться от каких бы то ни было соображений морали не в духовных даже целях, а просто потому что можешь. Не навсегда, но лишь пока читаешь коротенькую, в общем, книжку.
Но самое прекрасное не в этом, а в том, что речь идёт всё-таки о людях — и никакой точки зрения юного (а то и старого и ворчливого, как у Свифта в четвёртой части приключений Гулливера) натуралиста в книгу не заложено. И оттого, что отстранённость не артикулирована, но присутствует, берёт неиллюзорная экзистенциальная жуть.
Берёт она и главного героя — но автор, слава Богу, ни разу не позволил себе сказать об этом прямо и даже, кажется, экивоками. Всё происходит удивительно само собой — и само же доходит до читателя. И совершенно неважно, на самом деле, что поводом для раздумий является событие экстремальное — такое уж человек животное, что пока над ухом не хлопнет, так и будет с паволокой на глазах жвачку пережёвывать.
Борется главный герой с обрушившимися напастями тоже очень инстинктивно — и неудивительно, что понимания у окружающих не находит. И даже сказать нельзя, хэппи ли энд в этой книге — потому что забавная зверушка человек о таком не рефлексирует. Ему полегчало — и хорошо.
И самое приятное, что это у Филипенко, кажется, не месседж — это метод.
Едва ли его можно назвать новым словом в отечественной литературе, но новым, весьма современным порядком слов — пожалуй.