4

Воздуху, воздуху, воздуху.... "Преступление и наказание" Достоевский

Некуда, некуда, некуда... Лейтмотивом проходит одна и та же мысль. В центре романа три главных героя - доктор Розанов с сложной семейной ситуацией, Лиза Бахарева, недавно закончившая Институт благородных девиц, и вдохновленный социалист Райнер с русскими корнями. Столь разных на первый взгляд людей объединяет одно - они все идеалисты, желающие "Отчизне посвятить души прекрасные порывы". Это люди думающие, ищущие, не желающие мириться с существующим порядком вещей. Но что делать? Куда идти? Некуда...
Книга состоит из трех частей, "книжек", разделенных по "географическому принципу" и посвященных одному из важных для русской литературы хронотопов : "В провинции", "В Москве" и "На Невских берегах". Собственно, новая часть- новый этап в духовных поисках. Герои мечутся от общества "либеральных шутов"(термин Лескова), "новых людей", наполовину криминального характера и до "Домов Согласия", руководимых самовлюбленными подлецами типа Белоярцева, паразитирующих да теоретизирующих. По- старому жить не получается, по - новому умному человеку невозможно. Вот и получается, что, кроме как в объятия смерти, идти им некуда.
Но Лесков знаменит своими попытками изобразить положительный тип человека. В финале дается надежда на этот самый положительный тип. Правда, человек, его олицетворяющий выпрыгивает чуть ли не из-за угла и появляется, только чтобы подытожить первую часть (Вторая часть - "На ножах")

Я, брат, точно, сердит. Сердит я раз потому, что мне дохнуть некогда, а людям все пустяки на уме; а то тоже я терпеть не могу, как кто не дело говорит. Мутоврят народ тот туда, тот сюда, а сами, ей-право, великое слово тебе говорю, дороги никуда не знают, без нашего брата не найдут ее никогда. Всё будут кружиться, и все сесть будет некуда.

Впрочем, "из сил добра" у нас есть Женни -такая типичная хранительница очага, мать и жена, игуменья Агнесса, твердо стоящая на ногах, Помада, отверженный влюбленный, "героически" умирающий ради идей и идеалов, Полинька со сложной судьбой, но нашедшей в себе силы поддержать Розанова.
Пишет Лесков своеобразно Местами хотелось долго и нудно ругаться - пристрастие Лескова к говорам с их чоканьями-цоканьями . ООО.. Зато есть фрагменты просто шедевральные. Например, я обожаю эпизод про маркизу и ее зайца в голове. Настолько яркий и запоминающийся образ.

Не повезло родиться Лескову в одну эпоху с Достоевским и Толстым. На их фоне его незаслуженно отодвигают на второй план, в "список дополнительной литературы". Даже на LL всего 13 читателей. Печальная тенденция. Ведь Лесков - автор интересный и самобытный.

Дальше...

Роман "Некуда" есть вторая моя беллетристическая работа (прежде его
написан один "Овцебык"). Роман этот писан весь наскоро и печатался прямо с
клочков, нередко писанных карандашом, в типографии. Успех его был очень
большой. Первое издание разошлось в три месяца, и последние экземпляры его
продавались по 8 и даже по 10 р. "Некуда" - вина моей скромной известности
и бездны самых тяжких для меня оскорблений. Противники мои писали и до сих
пор готовы повторять, что роман этот сочинен по заказу III Отделения (все
это видно из моих парижских писем). На самом же деле цензура не душила ни
одной книги с таким остервенением, как "Некуда". После выхода первой части
Турунов назначил г. Веселаго поверять цензора Дероберти. Потом велел листы
корректуры приносить от Веселаго к себе и сам марал беспощадно целыми
главами. Наконец еще и этого показалось мало, и роман потребовали еще на
одну "сверхъестественную" цензуру. Я потерял голову и проклинал час, в
который задумал писать это злосчастное сочинение. Красные помогали
суровости правительственной цензуры с усердием неслыханным и бесстыдством
невероятным. У меня одного есть экземпляр, сплетенный из корректур, по
которому я хотел восстановить пропуски хотя в этом втором издании, но
издатель мой, поляк Маврикий Вольф, упросил меня не делать этого, ибо во
вставках были сцены, обидные для поляков и для красных, перед которыми он
чувствует вечный трепет. Теперь я уже охладел к этому, и третье издание
будет печататься прямо с этого, второго.
Роман этот носит в себе все знаки спешности и неумелости моей. Я его
признаю честнейшим делом моей жизни, но успех его отношу не к искусству
моему, а к верности понятия времени и людей "комической эпохи". Покойный
Аполлон Григорьев, впрочем, восхищался тремя лицами: 1) игуменьей Агнией,
2) стариком Бахаревым и 3) студентом Помадой. Шелгунов и Цебрикова
восхваляют доднесь Лизу, говоря, что я, "желая унизить этот тип, не унизил
его и один, написал "новую женщину" лучше друзей этого направления".
Поистине я никогда не хотел ее унижать, а писал только правду дня, и если
она вышла лучше, чем у других мастеров, то это потому, что я дал в ней
место великой силе преданий и традиций христианской или, по крайней мере,
доброй семьи.