5

Ты знаешь историю про мельничиху? Вот и скажи, разбирается ли её зад в орфографии? Зад мельничихи – это и есть человеческий разум.

Если такой человек как Алексий Зорба не существовал, то Никос Казандзакис должен был его выдумать. Каждый интеллектуал в поисках смысла существования неминуемо загоняет себя в дебри абстракций, и выбраться из них можно только влив в себя глоток реальности, олицетворением которой в этой книге стал Зорба.

Грек Зорба – это альтер эго рассказчика, полного идей и томлений мужчины в полном расцвете сил (тридцать пять), проблема которого в том, что он никак не может перестать рефлексировать и начать жить. Вначале чтения меня раздражал этот патетический (тянет сказать «подвывающий») стиль, злоупотребляющий такими словами как «сущее», «священный», «вознестись» и, простите, «духовный аборт». Даже была мысль бросить книгу, но я крепилась, мне хотелось узнать, кто такой Зорба и как он может помочь этому человеку.

А Зорба – это сама жизнь в маскулинном и активном её аспекте. Ребёнок, зверь, мужчина, мудрец – вот кто такой Зорба. Он одновременно наивен и искушен, он не различает добра и зла и живет в текущем моменте, а когда ему не хватает слов – он танцует. Зорба работает, любит, ненавидит, страдает, ест, пьет, говорит, играет на своей сантури, как в первый и последний раз в жизни. В аннотации говорится, что Ошо Раджниш назвал Зорбу «высшим проявлением буддовости». Не знаю, не уверена. По-моему, это несколько другой путь, но «здесь и сейчас», несомненно, можно было бы назвать жизненным кредо этого стихийного грека. Только откуда взяться кредо у человека, для которого разум – это зад мельничихи?

Вообще чувствуется, что с женщинами у автора сложные отношения, его текст переполнен перинатальной и сексуальной лексикой, кроме уже упоминавшегося «духовного аборта», постоянно говорится о родах, беременностях, «чревах» и «чреслах», а такие слова как «сука», «шлюха» и «потаскуха» встречаются десятками, причем не обязательно применительно к женщинам – это и «жизнь», и «судьба», и «земля». Наш сублимирующий интеллектуал не в состоянии удержаться от навязчивых ассоциаций, поэтому наполняет каждый абзац своей латентной похотью. В то же время, рядом с ним есть вечный любовник Зорба со своим понятием насчет слабого пола, а именно: нельзя обидеть женщину отказом, даже если она стара и уродлива.

– Так вот, если ад существует, – сказал он, – и если я в него попаду, только по этой причине. Не потому, что я крал, убивал или спал с чужими женами, нет и нет! Всё это пустяки. Такие вещи Господь Бог прощает. Я же отправлюсь в ад потому, что этой ночью какая-нибудь женщина ожидала меня в своей постели, а я к ней не пошёл…

Казалось бы, как могут существовать вместе эти два антипода? Один живет словами, другой – воплощенное действие. А вот могут, и каким-то невероятным образом, взаимно обогащаясь, они приходят почти к гармонии. Зорба так же нуждается в своем хозяине-книжнике, как и тот в нем. «Ты в этом что-нибудь понимаешь, хозяин? Объясни мне, хозяин?» – постоянный лейтмотив романа. И пусть звучит это риторически, все же есть в душе Зорбы тоска по объяснениям того, что непостижимо. Стихия не всезнающа и одним чувством не обнять мир, так же как и не постичь его словами.

Но ведь это и есть жизнь, хозяин! По-твоему, это виноград свисает над нашими головами или же ангелы? – я что-то ничего не разберу. Или же совсем ничего нет, на этом свете – ни курицы, ни русалки, ни Крита? Скажи хоть что-нибудь, хозяин, скажи или я совсем одурею.