5

Какой все-таки Уайльд умница, а? Он поистине один из тех крайне немногих писателей, которого можно бы назвать и философом. А «Душа человека при социализме» - философский трактат немалой силы. Конечно, как и полагается писателю, Уайльд довольно многое перепутал, и прежде всего его идеи очень трудно отнести к социалистическим. Уж нам-то, как людям, которых немало душили при социализме, это особенно очевидно:) Впрочем, время социалистической практики еще не пришло, а так как Уайльд исходил из тезиса об уничтожении частной собственности (что должно способствовать избавлению неимущих от нищеты, а собственников – от тягот, связанных с обладанием собственностью), а именно этот тезис и лежит в основе коммунистической теории – следовательно, основания считать и свою теорию социалистической (или коммунистической) у него были. Его теорию также называют анархической, и тоже неверно. Хотя основания и для того, чтобы назвать эту теорию анархической имеются – ведь Уайльд ни в грош не ставит государство и вообще принуждение всякого рода. Но Уайльд и не социалист, и не анархист. И хотя чаще всего он употребляет слово Индивидуализм – и именно на службу Индивидуализму и должен стать Социализм, - но назвать его теорию индивидуалистической тоже не вполне правомерно. Так что же это за теория, которую излагает нам Уайльд, как ее точнее всего охарактеризовать? Оскар дает недвусмысленную подсказку, произнося ключевое слово в самом конце трактата:

Новый Индивидуализм — это новый Эллинизм.

Да, именно Эллинизм – вот это ключевое слово. Фактически Уайльд ратует за новое Возрождение Античности, основанное на новых началах, и прежде всего освобожденное от эксплуатации рабского труда:

Новый Индивидуализм, на службе которого состоит, сознает он это или нет, Социализм, явится идеальной гармонией. Тем самым, к чему древние греки стремились, но не смогли постичь целиком, разве что посредством Мысли, так как имели рабов и содержали их; тем самым, к чему Возрождение стремилось, но не смогло постичь целиком, разве что посредством Искусства, так как имело рабов и угнетало их. Индивидуализм станет абсолютным, и благодаря ему каждый человек придет к своему совершенству.

Но почему надо говорить об античности, а не просто об освобождении труда? А потому, что именно здесь и лежит камень преткновения между Уайльдом и любым социалистом – в вопросе понимания труда. Уайльд понимает этот вопрос так:

Поскольку я употребил слово «труд», следует оговориться: столько чепухи произносится и пишется в наше время насчет достоинств ручного труда. Сам по себе ручной труд никакими достоинствами не обладает и чаще всего совершенно унизителен. Делать то, что не доставляет удовольствия, морально и интеллектуально губительно для человека, многие разновидности труда вообще абсолютно непривлекательны, и таковыми следует их считать. Препротивное это занятие, восемь часов в сутки на студеном ветру расчищать от талого снега уличный перекресток. По-моему, немыслимо орудовать скребком и испытывать при этом чувство нравственного, интеллектуального и физического достоинства. Было бы дико испытывать удовлетворение от подобного труда. Человек рожден ради лучшего, нежели месить грязь. Всякую подобную работу должны выполнять машины.

Весь неинтеллектуальный труд, всякая монотонная, нудная работа, производимая грубыми орудиями труда в отталкивающих условиях, должна выполняться техникой. Вместо нас машины должны трудиться в забоях, должны выполнять все санитарные работы, быть кочегарами на пароходах, чистить улицы и доставлять почту в ненастье — словом, делать все, что неприятно и раздражает человека.

Опять-таки, всякий коммунист охотно выступит двумя руками за НТР, но ни от одного коммуниста на свете вы не услышите характеристики труда, предложенной Уайльдом. Коммунисты всегда считали «орудование скребком» почетным делом, их не устраивает лишь эксплуатация этого орудования. Коммунисты всегда уважали именно тот труд, который Уайльд всегда отвергал. Более того, какими бы ни были отдаленные теоретические планы коммунистов (чем будут заниматься члены коммунистического общества, когда все необходимые материальные потребности будут удовлетворены?), социалистическая практика всегда выводила на первый план фигуру рабочего и крестьянина – то есть людей самого черного труда. И это логично, поскольку именно пролетарии всех стран должны были соединиться (ну а крестьяне, по меткому выражению из одного фильма – тоже пролетариат). Самый совершенный коммунист всех времен и народов – Че Гевара – был апологетом добровольного труда, и уж, конечно, под трудом он понимал вовсе не творчество, а не что иное как рубку тростника – труд, который быстро бы свел беднягу Оскара в могилу. Рубка тростника – это тот самый труд, про который Оскар и говорит: «Было бы дико испытывать удовлетворение от подобного труда». Таков непреодолимый антагонизм между совершеннейшим коммунистом и совершеннейшим эстетом. А Уайльд понимает под трудом исключительно творчество. Труд должен освободиться для того, чтобы человек оставил всякий другой труд, кроме творческого.

Дальше...

Но и здесь мы опять можем задаться вопросом – а Эллинизм-то тут причем? Дело в том, что исторически Древняя Греция остается единственной Цивилизацией, в рамках которой свободное время индивида считалось временем, освобожденным для подлинно-деятельной жизни (в том числе и для творчества). Точнее всего эту идею выразил Аристотель: «Досуг есть определяющее начало для всего» - так он говорит в «Политике», и многократно повторяет эту мысль на разные лады; фраза эта поистине достойна, чтобы стать фразой-характеристикой целой Цивилизации. Во все последующие эпохи под досугом понимался отдых от работы, и сейчас под досугом понимается то же самое. (В этом смысле аристократический строй не так сильно отличается от всякого другого. Да, аристократы не трудятся ради выживания (хотя и это не факт), но это вовсе не означает, что их время свободно для чего-либо, кроме развлечения. Дойти до греческого понимания свободы, значит воспринять свободное время как время самое деятельное – и отказаться от понимания этой деятельности как некой подневольной обязанности). Если ты не работаешь – ты отдыхаешь. Но нет, друзья мои. Если ты не работаешь – то у тебя есть шанс творить – вот о чем говорит Аристотель, и вот о чем мечтает Уайльд. Можно даже сказать, что Уайльд идет дальше, именно в силу того, что выводит на первый план не аристократа, а творческого человека. В конечном счете ведь взаимоотношения аристократического класса с творчеством – это отдельная тема. И аристократы всегда были склонны презирать творчество ничуть не меньше всякого другого труда. Не барское это дело – творить. Верно – не барское – это дело исключительно творческое. «Досуг есть определяющее начало для творчества» - думаю, что такая переделка тезиса Аристотеля была бы вполне в духе Уайльда. Аристократу всегда нужны деньги, чтобы ничего не делать. Творческому человеку нужно не думать о деньгах, чтобы полноценно творить.

Большое дело – скажете вы – всякий творческий человек по факту, что ему удается добиться звания творческого человека, занимается именно творчеством, а не обычной работой. Или мало вокруг творческих людей? Или мало их было в истории? Но Уайльд верно замечает, что всякий творческий человек в рамках нетворческой среды, является своего рода счастливым исключением из правила. Но, опять-таки, допустим, что творческий человек всегда исключение. И все же неоспоримо, что среда, в которой творчество полагалось бы естественным состоянием человека, должна оказывать благоприятное воздействие на творчество в целом, - воздействие, которое нам даже трудно было бы и просчитать. Сегодня же, в эпоху торжества культа работы (как оплачиваемого труда), всякий творческий человек – либо особо высоко-оплачиваемый работник (в случае широкого признания), либо непризнанный гений. И что значит, непризнанный? Да опять то же самое – его труд не признают за труд (в общем, не без оснований, поскольку творческий труд никогда не является трудом в обычном смысле слова) и соответственно, ничего ему не платят. А как начнут платить – значит, признали, значит, творец. А если платят очень много – значит, гений. Такая вот глупейшая логика. Именно против такой логики (считать творческого человека работником на службе Общества) и восстает Уайльд. Именно поэтому он, перебрав самые разные термины, останавливается в итоге на Эллинизме. Эллада видится ему царством творчества и философии. И он видит нечто еще более прекрасное, чем Эллада – взору его предстает настоящая Творческая Утопия. И это поистине прекрасное видение!