5

Погода совсем испортилась, а ночью я все же прочитал "Стоунер". Когда-то у меня была попытка, еще когда он существовал только Stoner'ом, и почему-то не вышло, было очень страшно, даже немного унизительно. Это ведь книга о том, как мы уже потеряли жизнь, это такое коллективное воспоминание о потерянном рае, ностальгия о том, что когда-то у каждого из нас была мечта, и все мы думали, что только стоит вырасти, и эта жизнь оценит наши старания, наши гениальные книги, наши красивые глаза. Мы думали, что все будет происходить потом, а сейчас инкубационный период. Я точно помню, что в главную зиму моей жизни, мне казалось, что это пройдет - там, очень скоро, впереди, страна чистого воздуха, мир бесконечных возможностей.
Это важная книга о том, что не поддается лайку; она о том, что самое важное нельзя репостнуть, нельзя воздушно-капельно и даже внутривенно распространить. Кажется, она о том, что горечь и память нельзя передать половым путем. Очень страшная книга о тех, у кого в жизни было хоть что-то, кроме тусовок и замоскворецких иллюзий, в общем-то почти приговор каждому из наших оттенков серого.
В первый раз, на Stoner'е я сдался именно потому, что все еще считал "Улисса" важнейшим жизненным путеводителем, и думал, что еще не готов к вердикту. Моя зимняя юность должна была закончиться как-то совсем иначе, и я не хотел читать книг, доказывающих обратное. Мне казалось, что все мы не просто хотим жить, но хотим чего-то еще. И даже если мы больше не можем жить, мы все равно можем хотеть - чего-то еще. Хотя в целом - конечно, нет.
Мне казалось. что если я напишу хорошую книжку, это будет кому-то надо. Что, если я есть, ты есть, они - это точно надо, это будет оценено, никто не умрет ненужным. Каждая зима кончается, - так мне казалось. Стоунер рассказывает жизнь от которой страшно, потому что уже поздно. Поздно точно так же, или поздно говорить, что мы точно такие же. Я даже понял, почему этот роман так любит Гавальда, она ведь пытается [силиться] высказать что-то похожее, ничего не потерять, не остаться в долгу.
Собираю вещи на самолет, в Вильнюсе небывалые морозы (- 5), кофе стоит 1 евро, все это кажется невозможным, не умещается во мне. Я думал, что после "Часов" мне не должно быть больно от книг, но потом было больно от Добротворской, потом от Колпакова, теперь от Стоунера - пожалуй, больнее всего, это ведь уже не опыт жалости и сострадания, это самопризнание. И благодарность всем, кого я знаю, не знаю, всех, кто издавал "Стоунера", переводил, выставлял горкой в книжном, оформлял, пробивал мне на кассе. Усиление снегопадов сегодня - в честь этих важных людей.