4

Героем-рассказчиком “Польско-русской войны…” избран молодой наркоман-амфетаминщик Анджей Червяковский по прозвищу Сильный. Этот Холден Колфилд двухтысячных пишет, как дышит, а дышит он, похоже, неровно: “Тут она мне и говорит, что у нее для меня две новости: одна – хорошая, другая – плохая. А сама через стойку перегнулась. Какую, значит, я хочу сначала. Я говорю, хорошую…”

Юное дарование Дорота Масловская плетет словесную вязь незатейливого повествования “когда б вы знали, из какого сора…” Нарочитая неграмотность текста могла бы насмешить нас с вами, умных и грамотных, если бы речь не шла о вещах серьезных. О любви, например. “…Конец света с апокалипсисом, что видно по синдромам моей психофизиологии. Потому что со мной явно что-то не то, особенно в физическом, в физиологическом смысле. Тут я замечаю один невыносимый для восприятия и логического объяснения факт. Прямо рядом со мной однозначно лежит и спит Магда”. Бурные аплодисменты переводчице, успешно продравшейся через эту дремучую чащу.

Однако ближе к середине исподволь выплывает ощущение, что с текстом и его автором явно что-то не то. Словно амфетаминовые галлюцинации начинают вторгаться в несложное бытописание. Готичного вида девица, которую рвет камнями, и приказ мэра перекрасить все дома в красно-белые цвета (в ознаменование польско-русской войны) – это первые звоночки, дальше будет веселее. Дальше уже сама пани автор без спросу влезет в собственный роман. В устах девушки по имени Алиса, примерной и “правильной” до тошноты, казенные восхваления таланту начинающей писательницы Дороты Масловской звучат как откровенная самоирония: “Это очень интересная личность, оригинальная, творческая, художественно одаренная. В таком молодом возрасте это достойно удивления и вызывает живой интерес”. А потом осмелевшая интересная личность под псевдонимом Масовская самолично откроет ногой дверь в роман и учинит обалдевшему Сильному абсолютно кафкианский допрос в полиции. А потом размоются границы галлюцинаций и реальности, куда-то пропадет Сильный (какой Сильный? Не было никакого Сильного…), голос рассказчика начнет именовать себя в женском роде и обращаться к себе на “ты”… И тогда поймешь, что все, что было раньше – иллюзия, Матрица, никакой ложки нет, и никакой польско-русской войны нет, национализм – еще одна иллюзия, но никакой Морфеус нас от этой иллюзии не спасет. Есть только лихорадочный поток сознания, сбивчивый текст, в котором чаще других повторяется слово “дьявол”, текст, пронзаемый тоненькими холодными иголочками осознания невыносимой легкости бытия… “И представляем себе собственные похороны, на которых присутствуем, стоим в сторонке с цветами, подслушиваем разговоры и плачем громче всех, поддерживаем наших мам под руки, бросаем горсть земли на пустой гроб, потому что на самом деле смерть нас не касается, мы другие и умрем когда-нибудь потом или даже никогда. Мы смертельно серьезны, мы курим сигареты, затягиваясь так, что эхо разносится по всему дому, и стряхиваем пепел в пустую коробку из-под акварельных красок…”