3.5

Таких книг, кажтеся, ещё не было.
И всё-таки где-то в самом начале возникает мысль, что не еврей бы никогда такого не написал. И хорошо, что написал. И написал-то хорошо.
Только вот это частное мнение, личный опыт, интимные переживания, а не непреложная истина. Михаил сам пишет, например, что у него составилась теория в один момент жизни, и через несколько месяцев: "...как же я далет теперь от этой...фантазии!" В то же время из-за того, что каждое мгновение описывается не как опыт, а как переживание здесь и сейчас, мысли выглядят как непреложные постулаты. И не со всеми я с ними согласна. Это "здесь и сейчас" указывает на несовершенство, неабсолютность, человековость описываемых переживаний. Так и надо их воспринимать. Как глубокий частно-общественный опыт становления отцом и осмысления себя отдельного человека, которому не чуждо ничто человеческое.
Меня, например, смущает частое прибегание к понятию плотского, плоти... Убеждена, что как бы то ни было, важно быть связанными духовными узами. Недаром чувствуется, что духовное родство сильнее кровного. Впрочем, в конце книги, когда младенчик уже отчуждается явственно, возникает то самое родство пусть и не духа, но душ.
Может, и неудивительно, что телесность доминирует в первый год жизни ребенка... Наверное, надо родить, чтобы это проверить. Или же это может быть личным восприятием господина Эпштейна.
В середине книги автор начинает размышлять об отношениях Отец-Дочь в иудаизме и Мать-Сын в христианстве... И тут хочется сказать: "Еврей, всё-таки, такой еврей!" (не пойму, как тут толком знаки пинания расставить) Без злобы, без антисемитизма. Просто как Михаил почувствовал свои корни, став отцом, так читатель может почувствовать его, автора, корни еврейские. Это нормально.
Местами читалось тяжело. Местами - легко. В целом - полезно. Что-то, кажется, понимается. Даже по отношению к собственному папе.
Зато очень обрадовала глава про братство. Горячо поддерживаю идею, что одному ребенку в семье хуже, чем с братьями-сестрами.
А ещё интересно было читать рецензию о.Владимира Зелинского, которая в самом конце книжки.