5

— Мы над тобой смеемся — проклятые, глупые вестники беды, циники, чудовища, — но ты нам нужен. Иначе Мерлин умрет, или плотник, который чинит Круглый стол, увидит, что тот покосился от ветхости, а парень, что смазывает доспехи, заменит масло кошачьей мочой. Живи вечно. Обещаешь?

Читать «Кладбище» через полтора года после «Смерти», от которой в памяти остались лишь Констанция и ее купания ночью и дом тысячи подушек, и непередаваемая смесь ужаса, тоски и чего-то до бесконечности светлого, - все равно что вернуться домой много-много лет спустя. Все залеплено штукатуркой и замазано свежей краской, и ты идешь по этому коридору и по этим улицам, по всем местам, где уже не раз бывал, и ничего не узнаешь. А потом вдруг открывается дверь – и ты рыдаешь как ребенок от накатившего ощущения дома, и незнакомая дорога ведет в Гринтаун, а в конце непонятного коридора за неприметной дверцей ждет старый добрый слепой Генри, и Фанни – господи, Фанни! – и снова накатывает боль от ее смерти, и чувствуешь себя бесконечно счастливым и абсолютно сумасшедшим, благо обстановка соответствует, и…

И Арбутнот уходит, и ветер заметает его следы на песке, и начинается новый день, и заканчивается, и уже следы его последователей заметает рассветный ветер, и…

И вот тут я поняла, что еще немного, и я окончательно тронусь, без остатка уплывя в эту чудесную, волшебную, безумную и такую ужасную по своей сути книгу. И буду при этом чувствовать себя совершенно уютно, по-домашнему расслабленной и спокойной, и ни одно чудовище не придет ко мне ночью и не нашепчет кошмар – просто потому, что я знаю его, да и как можно не догадаться, чья это задница сидит в огромном кресле и дергает за ниточки? Вот потом, когда окажется, что видимая правда как айсберг, и на поверхности лежит только малая ее часть, вот тогда и только тогда станет так жутко, что «Смерть» с дышащим в затылок и скребущимся в дверь ужасом покажется крохотной страшинкой. Но все равно это будет тихий ужас, домашний, абсолютно Рэевский. Он будет пугать до дрожи, шепча из щелей страшные сказки о не менее страшной реальности, а ты будешь трястись под одеялом от восторга, разгадывая странную, запутанную и кровавую тайну, и слушая про давно канувших в Лету актеров, сценаристов и режиссеров, и про их забытые фильмы, Иисуса и Голгофу, и про римских легионеров в Соборе Парижской Богоматери, и о странных, безумных и прекрасных чудаках, и будешь любить их всех, даже самых страшных и потерянных.

И только тогда ты поймешь, что на этом кладбище есть еще один безумец, как кажется, чуть ли не самый безумный из всех, и он был там всегда, поджидал, а теперь глядит на тебя из зеркала, а не из-за него, сверкая неадекватными и бесконечно влюбленными глазами.

Спасибо тебе за это сумасшедшее чудовище, Рэй. Без него мир был бы куда хуже. И, Рэй? Ты ведь обещаешь, правда?