Больше рецензий
Эксперт
Сердце воительницы, душа сказочницы.
9 марта 2024 г. 21:35
306
3.5 Оставь всё на том туманном, прекрасном берегу...
Рецензия«У меня в душе воспоминания о нашей встрече навсегда слились с падающим снегом...». Изящная шея девы, свежевыпавший искрящийся снег, воздушная морская пена... белое, всё белое, такое чистое, невинное, красивое. Красота была для Киёаки всем. О, тот миг, когда он, верный паж, нёс шлейф принцессы и вдруг увидел её шею, такую белоснежную, тонкую, прекрасную!.. Эта сцена увековечилась в мечтательном сердце этого меланхоличного юнца, и он возвёл вокруг сладостной печали – не обернулась, не посмотрела... – стены, сделав её центром своего бытия. «Увидишь в окне две луны – громко крикни, тогда одна из них обратится в енота тануки и убежит». Ему бы возопить в тот момент, прогнать наваждение, развеять печаль, но он ей поддался, ведь было в ней помимо боли что-то ещё, что-то очень... желанное. Это было начало конца. С первых строк становится ясно: трагическая развязка неизбежна. Ни иллюзий, ни надежд, ничего, один лишь отблеск красоты на тихой глади пруда, красоты недолговечной, но такой яркой. «Это красиво, но примем ли мы в жертву человеческую жизнь ради мгновенной красоты промелькнувшей в окне птичьей тени?», – казалось бы, ответ очевиден, но главного героя сама мысль об этом завораживала, он желал именно такого исхода. А снег тем временем начал таять. «Днём солнце, окутанное облаками, полыхало серебром...».
«Через просветы в сухих зелёных и старых побуревших листьях прозрачным шёлком спадают лучи зимнего солнца...». Сочувствовать ему сложно. Даже понимая и принимая всякое движение человеческой души, то, что творил Киёаки, оправдать трудно. То, что связывало их с Сатоко, назвать любовью невозможно, это было желание, а не чувство. Как его подстёгивало то, что она стала для него недосягаемой! И началось... Гнусный шантаж, тайная связь, печальные последствия. Его возбуждала невозможность их отношений, он заводился от её отказа, а думать о реальном, а не о воображаемом, он не желал. «— Ты думал о последствиях? — А почему я должен об этом думать?», – потом, правда, пришлось... И хочется отыскать в этой смурной душе хоть что-то тёплое, но ничего, ничего не находится. К возлюбленной он относился плохо (последнее отчаянное не учитываю, он даже тогда страдал не столько по ней, сколько по себе), к единственному другу тоже (то, как он его использовал... таких “друзей” и врагу не пожелаешь), а про отношение к гувернёру и вовсе молчу. На самом деле он вообще ни в ком не нуждался, он любил одиночество, и в этом нет ничего страшного, только вот от его действий страдали другие, о чём он даже в конце так и не пожалел. О себе. Всё – о себе. «За окном густо-лиловый предрассветный мрак, темноту наполняет щебетание птиц...».
«На белом песке у воды шёлк холодно поблескивал голубизной предрассветного неба...». Дело, разумеется, не в шее принцессы. Ностальгия по прошлому ощущается в каждой строчке, раньше, понимаешь ли, было лучше... Нас тогда, правда, ещё не было, но мы точно знаем! «Как вернуть былые дни?!! Доколе будет длиться это жалкое, изнеженное время?». Я такое ненавижу. Чем былое было лучше? Мужчины были более воинственными, а женщины более хозяйственными? Потрясающе, конечно, спасибо, но нет. Отношения в семьях главных героев были показательными: «О чём не говорят, того и нет», – безволие, измены, равнодушие... но так ведь было и раньше. Более того, раньше было хуже. Опять же, автора, учитывая его биографию, понимаешь. Но время идёт. Что-то меняется – и в этом нет ничего страшного. Пример семьи Хонды весьма показателен, чем-то их быт напомнил то, как жил сам Юкио Мисима: да, они взяли лучшее из европейского – книги, вещи, философию, – но и про японские традиции не забыли, нашли ту самую золотую середину. В домах маркиза и графа всё было совсем по-другому, и вот он, горестный итог, одна потеряла волосы, другой – оперение. Самое страшное в этой истории то, что родителям было... всё равно. Дочь ушла? Сын умер? Ну, ладно. Ладно. «Поверхность пруда пылала, отражая наполовину окрашенную красными листьями гору...».
«Свет далёкого осеннего неба ронял в глаза прозрачные капли...». Понравилось иль нет? Сказать сложно, а впереди ещё три книги, так что... пока это что-то ближе к нейтральному. И всё-таки автор заворожил, до сих пор нахожусь под впечатлением, это же надо так писать: «Мать поманила их к себе раскрытым веером, золото на котором, отразив багрянец листьев, вспыхнуло алым», «Хонда был заворожен искрой разрушения, сверкнувшей после его слов во взоре Киёаки, словно стая волков с горящими глазами промчалась во тьме мимо храма», «В его ещё юном сердце замелькали, словно разрезающие воду плавники рыб, сомнения», – в такое хочется вчитываться так, как вглядываешься порой в облака, силясь разглядеть в них что-то определённое, хотя на самом деле там нет ничего, одна лишь воздушная красота – и воображение смотрящего; возможно, в этом и кроется ответ ко всей тетралогии. А возможно, нет. Это как тот танцующий в мягких сумерках весенний снег. Завораживающий миг, волшебный... и такой обманчивый, ведь скоро он растает, оставив после себя одну лишь вязкую грязь. И красота, любая красота, она тоже преходяща. Но что останется после неё? Что, Киёаки? Впрочем, он уже узнал ответ. Ничего. «И каждая большая волна всегда являет собой одновременно и взлёт, и вершину, и падение, и растворение, и отступление...».
