2

Посмотрите на этого человека. Никого не напоминает? Петросян вечен. На портрете, между тем, – король смеха дореволюционной России Аркадий Аверченко. Он тоже был любителем всяких институций. Издавал, например, «Новый Сатирикон», журнал юмора. Не учредил, правда, театра имени себя – не успел. Аверченко не принял революцию, эмигрировал. Он был белый Петросян. Об этом знают, наверное, все, кто слышал фамилию юмориста. Мы изучали "Дюжину ножей в спину революции" в школе – именно в связи с. Это был конец девяностых. В программу валили всю контру, не особенно оценивая уровень. Хотя имелись и свои плюсы. Очень много Булгакова, например.

Сегодня, в связи с новой непротиворечивой и воспитывающей гордость ко всей нашей истории образовательной концепцией, я не могу себе даже представить литературного курса. Был хороший царь, хорошего царя расстреляли хорошие большевики. Пришел хороший Сталин, расстрелял хороших большевиков, потом пришел хороший Хрущев и так далее до тех пор, пока хороших, в принципе, либералов не задвинули просто замечательные православные фундаменталисты – те самые, что эту концепцию сочинили. Гордость! Это можно написать, но проиллюстрировать (как хотят) произведениями литературы вряд ли получится. Если еще историей (очень давней и славной) у больших писателей получалось гордиться, то современностью – почти никогда. Платонова не берем. Он очень особенный.

Аверченко – преимущественно плохой писатель – как и все вообще писатели-юмористы. Вудхауз, например, – того же поля ягода. Лучший юмор – у нормальных классиков: Булгакова, Чехова>, Достоевского. Тем, кто знаком с Достоевским только по зубодробильным психологическим романам, я очень рекомендую прочесть повесть «Село Степанчиково и его обитатели». Это действительно классика русского юмора, и – да! – этот бородатый дядька с психопатическим взглядом умел смеяться – и вполне заразительно. Проблема юмориста в том, что мир нельзя выразить одной эмоцией – смехом. Поэтому на одну удачную остроту приходится десять неудачных. А плоская шутка – одна из самых пошлых вещей, которые вообще можно выразить языком.

Бывают люди просто добрые и веселые. Юрий Никулин был таким, к примеру. Очень добрый клоун. Аверченко – тоже клоун, но злой, припадочный. Хотя король смеха прожил, кажется, всю жизнь убежденный в обратном. Например, в рассказах он часто и назойливо твердит, что обожает детей. Это ли не признак доброты? Пишет о том, как любит общаться с этими трогательными существами – причем общаться на равных. Стоило в его окружении оказаться ребенку, как дядя Аркаша тут же засыпал его вопросами. Представляю себе мысли родителей («Что это за lumpen вцепился в моего bebe? Может, он рederaste?»), но вслух, конечно, молчали все: царское воспитание!

Эти межвозрастные диалоги Аверченко перекручивает и помещает в свою близорукую прозу. Ради справедливости скажу что сборник «Дети» (который, понятно, про детей) – единственное стоящее чтение внутри этой толстой книжки. В нем есть и художественность, и юмор местами хороший. Это – хоть и средненькая, но литература. Остальное – нытье, политиканщина, трэш. До революции Аверченко петросянил широко, а потом, когда жизнь стала несладкой, произошло то, что психиатры называют фиксацией. Бывает фиксация на женские ноги, на экскременты, на садовые шланги – на что угодно (меня возбуждает башенный кран – я безнадежный эротоман). У Аверченко случилась фиксация на Великую октябрьскую социалистическую революцию.

В сборник «Эксмо», о котором идет речь, помещены только поздние – после 1917-го года – вещи. Блуждающий эмигрант Аверченко где только ни писал: в Константинополе>, Белграде, Софии, Праге. Последний город понравился автору больше всего. Он в нем умер. Там же в те же примерно годы умирал другой прославленный комик – Ярослав Гашек: такого же таланта, такого же метода, но взглядов противоположных. Интересно, что думает о Чехии Евгений Петросян?

Я далек от симпатий к ВКП(б), но расписывать от рассказа к рассказу каких острых штуковин (извините за грубость) автор понапихал бы в задницы Троцкому, Ленину и Луначарскому, как-то не комильфо. Юмора хватает на мало, вместо шуток Аверченко исторгает желчные плевки, срывается на визг, когда смеяться не достает сил. Страшная злоба. Рассказы не только «Дюжины ножей», но и других сборников очень друг на друга похожи. Книга получилась монотонной. Ярость застилает автору разум. Он не размышляет, не ищет, просто твердит: «Ненавижу большевиков! Ненавижу революцию!». Ну не так буквально твердит, конечно, – твердят на разные лады его герои, преимущественно бывшие.

Итогом – обратный эффект. Какой-нибудь крепкий пролетарский читатель (и, конечно, не только он) может подумать: раз этот визгливый буржуйчик нерусской внешности на все лады проклинает Советскую Россию, может, там было и неплохо совсем? Может, даже и хорошо? Единственное применение, которое можно найти контрреволюционной прозе Аверченко, – документальное. Есть, конечно, фельетоны Булгакова, Окаяные дни Бунина и многие другие прекрасные вещи – но их мало. О каком бы времени мы ни говорили, свидетельств всегда не хватает. Это свойство истории. С этой стороны полезен, например, рассказ про рабочего Грымзина (он о зарплатах и ценах). «Кипящий котел» – совершенно никчемный в эстетическом смысле – дает некоторые факты о сидении в Крыму с Врангелем (за несколько месяцев до того, как в прошлый раз Крым наш).

Подобно любому, наверное, юмористу, Аверченко использует в письме два метода: гротеск (переходящий во вранье) и контраст – довольно иногда странный. Вот, например, описание дореволюционной буколической России из рассказа, открывающего сборник «Нечистая сила»:

Из окон белого домика с зеленой крышей несутся волны фортепианных пассажей, причудливо смешиваясь с запахом поджаренного в масле лука и визгом ошпаренной кухаркой собачонки, и даже полицеймейстер занят делом: приподнявшись с сиденья пролетки и стоя одной ногой на подножке, он распекает околоточного за беспорядок: у самой обочины тротуара лежит труп кошки с оскаленными зубами.

Наверное, кошка убита, а не сама легла на обочину умирать. Да и ошпаренной собачонке – больно. Не умиляет картина почему-то. А для Аверченко это всё мелкая дрянь, несущественное. Вот еще фрагмент из сборника «Дети»:

Однажды лондонские мальчишки облили керосином на улице большую крысу и подожгли ее. В это время мимо шла за покупками моя мать. Горящая крыса в ужасе бросилась матери под пальто, и через минуту моя мать представляла собой пылающий факел...

Это уже просто юмор. Немного отмороженный. Вы не находите?