4.5 Дневник Басё и другие способы найти себя в Японии

японский сюжет:
кофейный консерватор
влюбляется в чай

Встретились как-то немец-бородовед и беззаботныйбезработный японец. Первый думал, что жена ему изменяет, и пролетел полпланеты, чтобы забыться, а второй боялся, что его возьмут на работу раньше, чем он покончит с собой, поэтому нацепил фальшивую бородку, которой отпугивал чистоплотных работодателей. Зато этой бородкой накликал на свою голову одного немца. Вот так странно познакомились Гильберт Сильвестер и Йоса Тамагочи, а с ними — и я.

Профессор Сильвестер здесь особа ведущая, от его лица ведётся рассказ, поэтому на нём остановимся подробнее. Главный герой работает над темой «Мода на бороду и образ Бога». Это всё время его электризует: тема кажется ему одновременно и неисчерпаемо плодотворной, и безнадёжно депрессивной из-за своей абсурдности. Кем же нужно быть, чтобы заниматься такой работой? Кроме того, что он профессор и бородовед, мне кажется, он по совместительству ещё и Бог. Точнее, стал богом, когда прилетел в Японию и встретил Йосу, а если ещё точнее — тогда-то у него и развился «комплекс бога» (хотя задатки явно были всегда). Профессор Сильвестер надеялся своим авторитетом удержать молодого человека от самоубийства, надеялся, что он сможет заставить Йосу увидеть красоту мира и вдохновиться на новую попытку жить дальше. Самопровозглашенный Бог, который хотел силой Слова изменить жизнь Человека. Кому-то покажется странным, что одновременно с тем он не интересовался внутренним миром Йосы, не пытался разобраться в его проблемах — но это и невозможно, ведь между их культурными и жизненными бэкграундами пропасть, и это было бы фальшивое сопереживание. Но способ, который Гильберт избрал, — это Способ Бога. И способ этот хорош, если подумать. Профессор пытался собственным примером и немудрёными духовными практиками заставить Йосу обратиться к жизни внутренней, услышать самого себя, свои потребности и чувства, живущие в сердце. И у него получилось! Хотя и не с тем финалом, какой бы лично ему хотелось. Однако финал вышел в чём-то закономерный и по-своему красивый.

Но вернёмся к Гильберту. Его ещё можно описать через отношение к кофе и чаю. Раньше профессор Сильвестер терпеть не мог страны с повышенным потреблением чая. Он путешествовал в страны кофейные — Францию, Италию; после очередного посещения Лувра баловал себя чашкой кофе с молоком в каком-нибудь парижском кафе или в Цюрихе после хорошего спектакля заказывал себе кофе со взбитыми сливками; он любил венские кофейни и все культурные традиции, с ними связанные. Традиции ясности, чёткости, присутствия, различимости. В кофейных странах всё ясно и очевидно. А в чайных — сплошь туман и мистика. В кофейных странах так: заплати немного денег — и получишь, что хотел, даже немного скромной роскоши, если приплатишь сверху; в чайных странах, чтобы получить то же самое, приходится изрядно напрягать воображение. Никогда бы Гильберт не поехал по доброй воле в Россию, в страну, где ты вынужден задействовать фантазию для самых банальных повседневных вещей, даже если речь идёт всего лишь о чашке нормального зернового кофе (хотя я бы почитала о такой поездке). По счастью, ГДР после объединения с Западной Германией из чайной страны превратилась в кофейную, сделав Гильберта своим бесконечно счастливым гражданином. Почему автор использовал столь отвлечённый способ описать своего героя — другая история.

…Скажи мне, кто тебе противен, и я скажу, кто ты. В наших личностях нет ничего примечательного, а склонности более или менее схожи. Но вот испытываемое нами отвращение говорит о нас больше, чем всё остальное.
Амели Нотомб, «Метафизика труб»

Может быть, и не прямо этой цитатой, но Марион Пошманн явно руководствовалась чем-то подобным. Отвращение к чаю даёт простор для интерпретации: например, это может быть страх перед свободным воображением и силой фантазии, страх перед любыми неожиданностями и переменами. То, что он оказался в Японии, — его самая большая жизненная катастрофа, на фоне которой предполагаемая измена жены — ещё цветочки. Гилберт носил одну и ту же одежду, одни и те же сумки, не менял стиль, избегал стран с туманной культурой чаепития, потому что там требовалось проявить фантазию даже для самых простых вещей, — и кем его после этого можно назвать? Консерватором, вот кем. А ещё немного ретроградом и просто ригидным бревном. Думаю, я могу не уточнять, что такие герои не в моём вкусе, да? Хотя читать про них страсть как интересно. Ведь даже самое стойкое бревно в итоге не выдержит, если продолжать его ломать.

А вот характер и личность же Йосы лучше описать иначе: во-первых, через его желание умереть, во-вторых, через идею носить дурацкую накладную бородку, чтобы избежать трудоустройства, — и это в Японии, где бородка в принципе выглядит как бунт против системы, — и, в-третьих, через его «конфликт с лисьим началом» (чего в нём больше — чересчур богатого воображения или мистической истины, я вам не скажу). Надеюсь, я достаточно вас заинтриговала? А вот мутные, не слишком удачные литературные эксперименты Йосы с хайку, к которым его принудил Гильберт, для описания совершенно не годятся. Хайку Гильберта для описания Гильберта тоже не годятся. (Да, я сейчас делаю вид, будто не знаю, что и то, и другое написала Пошманн). Они всё ещё слишком неловкие, чтобы я воспринимала их как полноценный способ самовыражения.

Когда я читала этот роман, я не раз вспоминала некоторые книги, лишь одна из которых японская. Конечно, первой была «Метафизика труб» Амели Нотомб, которую я цитировала выше, а кроме неё чувствуются вайбы «Степного волка» Германа Гессе (Гильберт будто сошёл с его страниц). Единственная японская книга, которая мне вспоминалась, — это «Хроники богини» Нацуо Кирино, но не из-за сюжетных параллелей, а из-за упоминания некоторых мифов в «Сосновых островах». Однако, дочитав собственно сам роман и взявшись за чтение упомянутых в нём дневников Мацуо Басё, я осознала простую истину. Правда в том, что практически вся книга Пошманн — это современная вариация по мотивам самого знаменитого путевого дневника поэта, купленного Гильбертом чуть ли не на первых страницах. И он следовал этому дневнику до конца романа. У нас дневник путешествий Басё известен под названием «По тропинкам Севера», хотя с японского этот заголовок можно перевести и по-другому:

Путевая книга Басё носит название «Око-но хосомичи». «Око» при этом обычно трактуется как провинция, удалённая область где-то далеко на севере, но кроме географического обозначения провинции в глубине страны «Око» может означать глубинный внутренний мир человека и внутренний ландшафт человеческого сознания. И так путешествие Басё превращается ещё и в ментальное паломничество, в приключения духа.

А потому, например, автор моего любимого tg-канала Haiku Daily склонна переводить название как «Тонкая тропа, ведущая к самому себе», и этот вариант мне страшно нравится.

Да, за путевой дневник Басё я взялась из-за упоминания его в романе, и теперь я действительно лучше понимаю задумку Пошманн. Однако сам дневник произвёл на меня сильное впечатление, о чём я как раз недавно писала тут. Однако вернёмся к нашим баранам. Во-первых, профессор Сильвестер берёт Басё за образец для подражания, поэтому всё делает как он: а) путешествует по знаменитым местам (частично из дневника Басё, частично из другой книги); б) размышляет о жизни и смерти, созерцая прекрасное, и по возможности слагает об этом песни (хайку); в) находясь в компании подходящего человека, учит того уму-разуму и вместе с собой заставляет слагать песни (если у Басё это был его ученик Сора, то для Гильберта духовным учеником становится Йоса).
Когда профессор и молодой человек сталкиваются впервые, и профессор решает взять на себя ответственность за потенциального самоубийцу, это выглядит так, словно Йоса Тамагочи действительно стал его «тамагочи», и никакой функции — кроме как быть прирученным — у него нет. Йоса как личность исчезает со страниц даже раньше, чем исчезает как действующее лицо. Но ученик — отражение своего учителя, и даже хайку ученика — тоже отражение его учителя. Поэтому функция Йосы в сюжете далеко не такая проходная, как могло бы показаться после моего скудного описания.
Но главным всё равно остаётся Гильберт. Он следует классическому древнему образцу (традиция путевых дневников известна в Японии с X века и даже во времена Басё (XVII в.) не сильно изменилась), благодаря которому способен достучаться до человека, что хочет умереть. Об итогах будете судить уже сами. Замечу только, что, отправившись в путешествие по стопам Басё, Гильберт не может остановиться — ни на пути к спасению Йосы, ни на пути к пониманию Басё, ни в собственном самопознании. Он просто обречён измениться. Вот какова сила гения самого известного японского поэта.

Итак, есть у нас два брата-акробата, одинаковы с лица, только в них различий тьма. Но пока живут они вместе, путешествуют вместе, заботятся друг о друге. Гилберт идёт по пути самосознания, таща Йосу за собой на буксире. В хэппи-энде хорошего европейского романа главный герой преодолел бы все невзгоды ради спасения второстепенного, а в хэппи-энде хорошего японского романа второстепенный герой заставил бы главного понять и принять себя и свою вселенную. На мой взгляд, этот роман уникален тем, что не вписывается ни в одну из национальных парадигм хорошего романа. Марион Пошманн создала что-то особенное — и прекрасное, — на стыке культур. Даром, что сама — стопроцентная немка, которая родилась и выросла в Западной Германии (т.е. её трудно заподозрить в том, что она выросла на стыке культур и умеет миксовать немиксуемое).

Я же, при всей моей откровенной антипатии к главному герою, неожиданно не могу понять второстепенного. Жить так увлекательно, так интересно — зачем умирать? Я слишком люблю жизнь и слишком жадная, чтобы расставаться с этим бесконечным источником разнообразных эмоций, удовольствий, открытий, людей. Но, в то же время, за всю жизнь я так и не смогла найти ответа на вопрос: действительно ли так плохо желать себе смерти, как говорят? Я имею в виду, можно ли осуждать человека за желание умереть, если ты никогда не был на его месте? По своему крайне скудному опыту я знаю только, что среди людей с суицидальными мыслями больше тех, кто хочет жить, чем тех, кто жизнь ненавидит. Просто им слишком больно от несбывшихся надежд, они настолько разочарованы, что хотят исчезнуть, самоустраниться от всего неприятного и тяжёлого. Впрочем, к роману Пошманн это не имеет прямого касательства, это лишь мои мысли в слух.

Роман «Сосновые острова», где реальность постоянно смешивается с выдумкой, фантазией, заблуждениями, — этот роман оставляет после себя какую-то особую магию восприятия, а может — и чувство дереализации. Был ли любовник у жены Гильберта — или профессор сам всё придумал, сам обиделся, сам поссорился и сбежал? (С учётом того, насколько скудное у него воображение, думаю, любовник всё же был). Действительно ли Йоса верил в существование девушек-лисиц? Отправлял ли Гильберт письма к Матильде на самом деле — или это всего лишь монолог об воображаемого собеседника? И вообще, был ли Йоса на самом деле? Не пригрезился ли он Гильберту, который в отчаянии думал о самоубийстве, но не смог представить собственную смерть из-за скудного воображения? Эта неопределённость — прекрасна. Ведь в итоге, даже прочитав книгу и узнав какую-то толику правды, можешь верить в то, что захочешь.

немецкий сюжет:
мысли бурлят в голове —
а был ли мальчик?

P.S. Когда будете читать роман, держите в голове новостную статью о том, что упомянутый в нём Камень смерти раскололся в марте 2022 года. А сам роман, кстати, написан в 2017-м. Это просто любопытный факт, не влияющий на сюжет.
P.P.S. Ещё один любопытный факт: название романа отсылает к японскому топониму Мацусима — буквально и значащем «Сосновые острова». Гильберт избрал этот пункт назначения как сокровенную сакральную цель лунного пилигрима, идущего по стопам Басё в поисках духовного просвещения. Так что достижение Мацусимы можно назвать апофеозом книжных скитаний в этом романе. Пишу об этом на случай, если вдруг найдутся такие же невнимательные люди, как я — которая до дневника Басё думала, что название романа описывает всю Японию, а не какое-то конкретное место в ней, — чтобы им не пришлось так заблуждаться. У Басё достижение Мацусимы тоже стало своеобразной кульминацией (одной из трёх, помимо пересечения заставы Сиракава и визита на остров Кисаката), во всяком случае, это была самая восточная точка его паломничества. Только на чтении этого момента в дневника Басё меня озарило, что же значило название романа Пошманн. Не будьте как я (: