5 Путевые очерки Чехова

23 главы посвящены определённой теме, только одна — ссыльному мебельщику Егору. Он делает мебель для чиновников. Довольно любопытно подмечено, что каторга стала своеобразным витком крепостничества. Но остальные главы не персонифицированы. Несмотря на большое внимание Чехова к деталям, он практически не останавливается на отдельных судьбах. Куда больше он уделяет внимание цифрам, ведь “цифры и дурак уважает”. И их будет в очерках много. У Антона Павловича получилась своеобразная перепись каторжных и поселенцев в тюрьмах и селениях, но с элементами личного восприятия. Чехов-исследователь подмечал каждую деталь, смог пройти и прочувствовать все “круги” Сахалина.

Мне понравилось, что очерки суховаты и не перегружены историями отдельных людей — их жизни “до”. Чехов показал невыносимый для человека климат, быт, отсутствие дорог, где даже лошади ломали себе ноги. И вот в эти условия вечной мерзлоты отправляли людей, жёны ехали за мужьями, рождались и выживали дети. Чтобы понять всю тяжесть судьбы ссыльного или вымирающих аборигенов, не нужен подробный анализ истории конкретного человека. Писатель даёт их штрихами. Читатели, не обделённые эмпатией, могут дорисовать всю картину целиком, даже если не тыкать их носом в подробный анализ того, за что именно сидят люди. Ничто не может служить оправданием для пыток и медленного убийства людей.

Этому способствует большое количество символических деталей, на которых делает акцент Чехов, например, ревущее море, преобладающие серые краски, само описание быта, условия содержания каторжан. Даже описание дороги, которая могла бы вывести с острова, не создаёт спасительного эффекта. Она лишь соединяет разрозненные истории, ещё раз подчёркивая всю непроходимость этого острова. Придавая очеркам образ единого произведения.

Словно насмешка над каторжанами выглядит виднеющийся берез “большой земли”: “туманная полоса земли с красивыми горными пиками изо дня в день манит к себе и искушает ссыльного, обещая ему свободу и родину”. Сахалин показан как чуждый край для человека, враждебный к нему. А от “райского места” каторжанина отделяет всего каких-то четыре дня пути на корабле.

Да и что бы дали множественные истории оклеветанных или осуждённых за дело для понимания жизни на Сахалине? Не уверена, что это помогло бы раскрыть замысел его очерков. А вот то, что Чехов показал невыносимые условия жизни ссыльных смогли, хоть и немного, но изменить жизнь на каторге. В 1894 году, когда очерки были полностью опубликованы, специальная комиссия побывала на Сахалине. В результате были отменены наказания женщин, казни, да и само положение каторжан несколько улучшилось. Конечно, от “крепостной” рабочей силы не отказались, но шажок в улучшение пенитенциарной системы был сделан.

Нельзя сказать, что историй отдельных людей здесь нет вообще. Есть. И Чехов за свою поездку успел поговорить с большим количеством каторжан, их начальством и глупых чиновников. И в каждом он смог разглядеть что-то своё, вывести их в очерках как живых людей, а не сплошным потоком людской массы, которая прошла мимо него за 80 дней.

Однако по мнение самого Чехова, Сахалин не может стать местом пригодным для жизни, так как нет возможности ни заниматься сельским хозяйством из-за отсутствия плодородной земли, сурового климата и нравственной составляющей — близость к колонии развращает людей, которые приехали бы туда добровольно. Сильной деформации подвергаются их нравственные устои. Таким образом, писатель ставит жирный крест на идее перевоспитания ссыльных. А ведь именно так декларируется ссылка — человек должен перевоспитаться. Но попав на “адский остров” ни о каком “выздоровлении” не может быть и речи. И этот мотив очень чётко прослеживается в финальном очерке.

Финал произведения лишь подчеркивает эту мысль. Что с острова спасения нет. Сахалин “встретил” писателя пожаром, а “проводил” образами больных и умирающих, “сгоревших” внутренне на этом острове, людей.

“Остров Сахалин” читать тяжело. За обилием цифр, которые приводит Чехов, стоят люди, их судьбы, смерти, добро и зло, самоотверженность и любовь.