3

Театр - это я.

Диккенс-пиккенс. Подняла все книжные букмарки, чтобы найти рецензию, из-за которой работа Пирсона не один год уже валяется в хотелках. Содержания не помню даже – но что-то в тексте ее завысило мои ожидания, и результат, как часто бывает в подобных случаях, их не оправдал.

Главной причиной расстройства были не какие-то промахи автора, а объект описания. Как в недавно вызвавшей схожие чувства автобиографии Сартра – автор прелесть, а объект, то есть юный С., мерзенький какой-то ребенок, пусть он даже читает и пишет. Книга Пирсона такая же – автор прелесть, а объект, пусть литературный гений, мерзенький довольно. Ранняя часть ее, к слову, напоминает «Жизнеописания великих в детстве», которые Сартр читал и затем описал: «Дар необычайной наблюдательности проявился у Диккенса, когда ему не было еще двух лет».

Диккенса я вообще-то нежно люблю как автора, со многими книгами (в их числе одной еще не прочитанной) связаны целые периоды и яркие воспоминания. Но его личность мне была всегда настолько безразлична, что хватало одной серии «Доктора Кто». С любимыми писателями такого не возникает. С нелюбимыми тем более. Попыталась разобраться в проблеме при помощи книги и схемок.

Книга все только запутала. В самом деле, что можно оценивать в биографии? Достоверность? Но кто (как отмечено в послесловии Каверина) полезет проверять каждый факт? Произведения самого Диккенса? На это есть литературоведы и пылкие читатели. Семью и друзей Диккенса? Пффт. Характер Диккенса? Осторожнее с этим, палец повернется на вас самих. Не язык же Пирсона?

Хотя почему не язык? Несмотря на то, что всю книгу блистает, ослепляя все вокруг, именно Диккенс, иногда ставит в тупик и интригует биограф. Кто он, какой и к какому времени вообще принадлежит? Читая биографию, поначалу ощущаешь себя в неестественном, но весьма добротном викторианском романе. Неестественном – потому что самую малость слишком откровенном и с поползновениями в область рискованных тем. Как например «Тайна леди Одли». Вариться в этом пенденнисе получается прекрасно. Отдаешься себе во власть течения размеренного и немного восторженного повестования, пока не обращаешь наконец внимание на тревожные звоночки, что и для автора, и для мира викторианская эпоха уже прошла. Все идиллическое в описании периода скрытно, но обильно приправлено ужасами в стиле «боже, как они жили без анальгина и фейсбука?!». Оказываются ненужными упоминания о двух мировых войнах и Джойсе, чтобы суметь датировать книгу, пожалеть Пирсона, сокрушающегося об уходе старого времени и невозможности его продлить даже при помощи книги о Диккенсе. Не так сочувственно, а со стороны замечаешь, что Пирсон при всей своей ностальгии продукт очень даже своей эпохи. Для справки: «Диккенс» был написан в 1949 году. Еще бы книга сочилась чем-то другим.

Порой автор так запутывается в периодах и течениях, что извергает из себя маразматические странности вроде описания кончины Диккенса. Подобный этому напыщенный сентиментальный кошмар никто бы не отважился написать даже про маленькую Нелл или Поля Домби, и правильно бы не отважился. Хотя этот ужасный абзац – всего лишь логическое завершение трудной работы. Написать смерть Диккенса писателю в 1949 году значило, вероятно, ее пережить. Не знаю, как относился Пирсон к другим своим биографируемым, но Диккенса он откровенно обожал, причем не как писателя, а как человека и явление. Вплоть до всепрощения. Когда Диккенс совершал очередной низенький поступок, Пирсон максимум что мог - пожурить его, вслед обязательно добавив: «Но не будем судить строго; не то чтобы Х был прав, а Диккенс виноват». И например один откровенно мудацкий поступок писателя Пирсон называет – угадайте как? – «удивительным».

Дело, как мне кажется, не в том, что Диккенс – достояние всего мира, а уж Англии так ваще. Просто они темпераментами не то что совпали с Пирсоном, а притерлись – дополнили друг друга так, что черты Диккенса приводили Пирсона в восторг, а меня - только в негодование. В попытках разобраться, где настоящий Диккенс, где его образ, как он виделся автору, где его образ, каким автор его нам донес, и где образ, который я восприняла, возникла мысль, что художественная литература о Диккенсе (типа «Человека в черном» Симмонса и, да, серии «Доктора Кто»), возможно, гораздо менее подвергается искажению по пути от создателя к читателю/зрителю. Диккенс в данной биографии должен бы именоваться не своим именем, а «Диккенсом Пирсона».

Пришлось сидеть и думать по поводу образов. В рамках книги и благодаря сторонним размышлениям о викторианской литературе их родилось три типа: образ литературный, образ биографический и образ реальный, и для их объяснения нужно посмотреть за пределы книги Пирсона. Сторонние размышления в данном случае у меня свелись, как водится, к Бронте, как водится, к Шарлотте (а что, она Шарлотта, он Чарльз) и, как водится, к «Городку». Я не смогла не увидеть в Диккенсе характер мсье Поля, причем настоящего, а не увиденного глазами Шарлотты или биографов. То есть далеко не такого чудесного. Слишком уж у них одинаковы темпераменты, да и некоторые эпизоды в книге попросту возвращали к этому сравнению, когда так хотелось его отбросить наконец, - умение внушить свою волю публике, месмеризм, овца с астмой в роли привидения, загоревшийся занавес в театре. С таким даром убеждения, конечно, как можно оспорить Пирсона, что настойчивое желание Диккенса в последние месяцы раз за разом играть убийство Нэнси на сцене – на самом деле попытка самого себя убедить умереть.

Итак, реальный Диккенс неизвестен, как неизвестен реальный мсье Эже, прототип мсье Поля. Литературный Диккенс нам известен по чертам некоторых персонажей его романов (Пирсон с этим помогает, если что) и как герой того же Симмонса, литературный Эже известен как мсье Поль. Известен теперь и биографический Диккенс, причем лучше обоих других образов. И с учетом всего, что дано, как в задаче по математике, у меня в голове сложился биографический мсье Эже/Поль, и мне это весьма не понравилось.

На этом только для меня не притянутое за уши сопоставление закончу, но с Шарлоттой пока повременим. Ибо, если нельзя полагаться на то, что Пирсон пишет о Диккенсе, то можно по крайней мере сравнивать с чем-то недалеким. Вот например окончания «Больших ожиданий» и «Городка», измененные по настоянию окружения одного и другой. Оба вроде поддаются, но Диккенс – по-настоящему, а Бронте издевается, ведь она лучше знает, как должно быть, ведь это ее книга. Неужели Диккенс, создававший такие миры и такие сюжетные переплетения, мог поверить, что кто-то их видит яснее, чем он сам? Но оба автора переписывают собственную биографию и в романтической ее части (если брать Пипа и Эстеллу например) остаются чудовищно слепы ко всему, меняя действительное на желаемое. Так может поэтому Диккенс был рад посоветованному счастливому концу – знал, что в действительности такого не произойдет и хотел обмануться?

Совсем я отошла от Пирсона – он и так, по-моему, ревновал Диккенса к каждому столбу, а тут еще оказался оттесненным. Мне понравилась книга своим спокойным, бесхитростным стилем, пусть даже позиция автора не оказалась близка. Но она не произвела особого впечатления, да и не поменяла отношения к книгам Диккенса – впрочем, это даже к счастью, ибо изменить она его могла только к худшему.