5 Машины косвенного подавления

Напротив, если человек, словно очутившись среди зверей, не пожелает сообща с ними творить несправедливость, ему не под силу будет управиться со всеми дикими своими противниками, и, прежде чем он успеет принести пользу государству или своим друзьям, он погибнет без пользы и для себя, и для других. Учтя все это, он сохраняет спокойствие и делает свое дело, словно укрывшись за стеной из пыли, поднятой ураганом. Видя, что все остальные преисполнились беззакония, он доволен, если проживет здешнюю жизнь чистым от неправды и нечестивых дел, а при исходе жизни отойдет радостно и кротко, уповая на лучшее.
Платон, «Государство»

Косвенным, опосредованным это наблюдение является потому, что восприятие безумия возможно лишь в соотнесении с порядком, основанным на разуме, и с тем сознанием, которое возникает у нас перед лицом человека разумного и которое убеждает нас, что он разумен, ибо речь его связна, логична и последовательна; сознание это дремлет в нас до тех пор, пока в дело не вступает безумие: ибо оно являет себя сразу и целиком – не в силу своей позитивности, но именно потому, что нарушает установленный порядок.
М. Фуко, «История безумия в классическую эпоху»

После 51 года Плассан вступает в эпоху, дорогу которой открывает страх. Жители города («avaient une peur de chien»), обходившие стороной жандармов, примирились со своей участью. Бонапартисты раскинули свой лагерь в завоеванной стране («tente en pays conquis»), однако Лагрифуль из оппозиции становится префектом, что заставляет правительство развернуть новое политическое сражение в провинции.

Когда произвол анархистов пресечен, остается борьба за человеческие сердца, поскольку режиму необходима поддержка, а не просто непротивление. Буржуа укрылся в своем последнем защитном сооружении, отступать более некуда: дом, забота о семье, собственный сад, огражденный самшитом от интриг соперничающих лагерей, уход за овощами и фруктовыми деревьями, встречи с крестьянами-поставщиками и предвкушение выручки от выгодной продажи вина. Он мог бы считать себя неуязвимым, пока Пекер-де-Соле и Растуаль, подобно генералам враждующих армий, заняты изматывающими противника маневрами на полях общественной жизни, мог бы наблюдать с середины склона за диспозицией и поддерживать нейтралитет. Но враги сближаются не для истребления друг друга, а чтобы заключить перемирие на нейтральной территории владений этого скромного коммерсанта, чтобы не заметив раздавить его между Сциллой и Харибдой своих честолюбивых замыслов, сходящихся за столом переговоров. Политика, от которой он отгородился, войдет в святая святых, в сердце буржуазного порядка, в душу мещанина – его дом.

Наполеон III проникает всюду: например, ставит своего председателя в Association libre typographique в обмен на соглашение о заработной плате, на банкете объединения наборщиков даже играет оркестр 33-го пехотного полка, предоставленный маршалом, командовавшим парижским гарнизоном. Примирение, компромисс (подкуп) занимает место прямого подавления, хотя образование рабочих союзов менее предпочтительно, чем союзов работодателей. Вообще всякое собрание, где нет лояльного лидера, довольно сомнительно, вопросы о его законности и правомерности не могут не возникнуть per se. Однако помимо полицейского надзора есть куда более тонкие средства регулирования. В левой оппозиции внедряются Труши, превращающие борьбу в фарс, в правой оппозиции – Фожа, возводящие мост взаимопонимания между партиями через политические разногласия.

Наполеон III становится крестоносцем католической церкви против красных. Прудон признает, что «орлеанисты и иезуиты в большом количестве оказались в Елисейском дворце». После переворота супрефект из Кламси скажет: «Красное знамя исчезло, чтобы уступить место символам христианства, которые во всем своем величии предстали перед нами!» Помимо этого, он делает уступки партии церкви во главе с Монталамбером, который писал: «Голосовать против Луи-Наполеона – это значит дать оправдание социалистической революции».

Таким образом император имел в распоряжении самый эффективный (надзорный) примирительный орган с многовековым опытом, который с помощью агентурной сети, раскинутой по всей Франции, проникал в том числе и в брачный институт.

«В атмосфере полемики и борьбы вокруг силы и власти духовенства жена представала орудием господства кюре, казалась пребывающей в плену средневековых пережитков, из-за чего в XIX веке склонность считать женщину низшим существом скорее усилилась, чем ослабла. Преподавательница лицея отмечала, что в XVIII веке девушек просто учили катехизису и их умы оставались незамутненными, благодаря раннему замужеству они приобретали свободу чтения и общения с мужчинами. В революционных смутах следующего столетия, однако, девушкам все настойчивее прививались реакционные взгляды. В браке обременявшее их мировоззрение делало невозможным установление дружеских отношений с супругами. Мужчины, как, например, Мишле, жаловались, что либерально настроенный муж не чувствовал себя свободным в собственном доме: жена фактически являлась агентом священника, которому она сообщала все секреты супруга на исповеди. Кюре оказывался единственным мужчиной, требовавшим права говорить с женщиной наедине, когда ему это заблагорассудится. А муж между тем «пел и смеялся» в кафе или у любовницы».
Т. Зелдин, «Франция, 1848-1945»

Именно поэтому Фелисите скажет аббату: «soyez aimable, plaisez aux femmes». Женщины будут «стоять за аббата горой», пока будет разворачиваться людоедское гротескное отчуждение, не знающее пределов, в процессе которого с человека будет счищаться слой за слоем, как с луковицы, пока не останется одно только животное, ползающее «à quatre pattes», которого гложет слепая ярость. Де Кондамен, гальванизированная политической выгодой, выскажет на этот счет характерную для эпохи формулу отношения à l’autre: «laissez-le fou, puisque tout le monde vous dit qu’il est fou».

По аналогии с пищеварительной машиной «Чрева» в «Завоевании» появляется новый механизм – механизм, потребляющий обещания божественного блаженства. Женщина встраивается в него, превращаясь из репродуктивной в машину косвенного подавления для церкви («se servait d’elle comme d’une pure machine»), которая, запуская руку к домашнему очагу буржуа, хватает его за горло и отдает в руки Империи.

«La conquête de Plassans» издается отдельной книгой у Шарпантье в мае 1874 года. Э. Золя использовал материалы из книг врачей Трела («Тихое помешательство, изученное и рассмотренное с точки зрения жизни семьи и общества», 1861) и Моро («Тождественность состояния безумия и галлюцинаций», 1855), а также включил сюжет своей новеллы «История одного сумасшедшего», опубликованной ранее. Шарпантье после «Чрева Парижа» просил писателя создать нечто, где было бы поменьше «искусства», поэтому этот роман так контрастирует с предыдущим.

Действие «Завоевания» разворачивается в 1858 году, однако клерикальная тема оказывается наиболее злободневной к моменту написания и выступает на передний план. В 1873 г. президентом Третьей Республики становится сторонник реставрации Мак-Магон, а члены католической партии распространяют веру в знамения, возвещающие о скором восхождении на престол графа Шамбора.

Критика снова организует заговор молчания, как писал Э. Род. Г. Флобер оценивает произведение по достоинству – особенно его поражает «общий тон книги – свирепая страстность под добродушной внешностью». Примечательна статья А. Франса, в которой он напишет: «Роман Золя отличается большим достоинством – верностью наблюдений, все в нем необычайно правдиво». Письмо автору об успехе «Завоевания» в России И. С. Тургенев заключит фразой «В России читают теперь только вас!»

Источник