5

От чего оттолкнуться, чтобы понять этот роман? Я раздавлена необходимостью написать рецензию на эту книгу. Такая задача равносильна набившему оскомину переписыванию от руки "Войны и мира". Роман настолько многоплановый, многослойный, многосмысловой и, чего уж там, - будоражащий, что для его осознания и маломальского описания необходим недюжинный талант и синтезное мышление. Коими, увы, похвастать не могу.

Еврей Литтелл пишет книгу, оправдывающую офицера СС. Последний предстает перед нами рафинированным интеллигентом, увлеченным музыкой, разбирающимся в литературе, склонным к рефлексии и анализу, но, в силу причин не изуверских, а исключительно идейных, участвующий в массовым истреблении евреев. Справедливости ради стоит отметить, что делает он это без удовольствия и с явным чувством вины, которую, хоть и отрицает сам, но не может скрывать – стремительно ухудшающееся здоровье нам, людям посвященным в мистерию зависимости здоровья от внутреннего раздрая (легкая саркастическая ухмылка) – такая вина представляется очевидной, очевиднее чем любые доказательства логического или эмоционального порядка. Поначалу наблюдающая позиция главного героя Максимилиана Ауэ даже нарочита – он не принимает участия в массовых расстрелах, он остается единственным из числа сослуживцев, кто всерьез думает о невозможности, безумности происходящего и неустанно возвращается к этой теме, тем самым отрицая формулу своей непричастности в силу исполнения приказов. Позже он сам совершит ряд преступлений, каждый раз находясь в несколько пограничных состояниях – с одной стороны, текст романа не оставляет сомнений, что именно Макс Ауэ совершил эти убийства, а с другой стороны, события предстают пред нами так, как будто у него не было ни воли к их совершению, ни как такового осознания деяния, рука Рока, неизбежности руководила им. И речь здесь не столько о вульгарном психиатрическом расстройстве, которое, без сомнения наличиствует, – речь скорее о той грани безумия, которая неотделима от абсолютного, а значит ненормального психического здоровья. Имморальность личности Ауэ зашкаливает, а точнее – не вписывается ни в какие рамки и шкалы. Несмотря на очевидную попытку автора показать, что все, кто расстреливал евреев в Бабьем Яру, принимал решения об истреблении нации, гнал полуголых рабов по морозу, содержал их в их говне и нечистотах – все, все кто это делал – абсолютно обычные люди, с присущими им абсолютно обычными человеческими качествами, я осталась с твердым ощущениям того, что сам Ауэ – не человек, а нечто условное, неживое, лишенное , внимание, ПАФОС – искры божьей. И неважно, что этот термин вы слышите от человека формально чуждого любой официальной религии. К сожалению, в моем словаре нет иных слов, чтобы иным способом передать отсутствие человеческого в главном герое. Возможно, именно эта негуманоидность – лишь мое фиалковое заблуждение, в основе которого моя инфантильность, неспособность принять такую реальность. Оставим это на моей совести.

В то же самое время автор тонко, умело, безапелляционно и без надежды выбраться погружает читателя в тошнотворный мир кошмаров и фантазий Ауэ. Реалистичность этого погружения вызывает стойкое отвращение к пище и нарушения сна – талант автора, бесспорный, шокирующий, завораживающий. Внутренний мир героя прописан так искусно, что невольно пропитываешься его размышлениями и грезами, срастаешься кожей, и вот уже ты сам мечтаешь о белой коже и копне тяжелых волос его сестры или наливаешься ненавистью при мыслях о матери. Я никогда не понимала людей, которые ненавидят Гумберта Гумберта. Неужели можно не понимать и ненавидеть самого себя? Литтелл так же вживил меня в Ауэ, как Владимир Владимирович в эксцентричного сноба, помешанного на нимфетке.

Если говорить о романе в целом, то перед нами, безусловно, шокирующая реальность службы в СС во Второй Мировой Войне. Большая часть событий разворачивается на территории Союза, а часть так и вовсе моей малой родине – Ставрополье. Плотно и со знанием дела освящен вопрос взаимодействия немцев с кавказским населением – мне, человеку не просто живущему на Кавказе, но и всерьез интересующемуся вопросами кавказских отношений, читать эти главы было безумно интересно. Сергей Зенкин в своей статье «Джонатан Литтелл как русский писатель» умело отражает реминисценции автора на Лермонтова, Достоевского, я же в эпизоде расстрела кавказского старца, даг-чуфута упрямо видела разговор Понтия Пилата с Иешуа. Скажите, я одна такая долбанутая?

Страшно и завораживающе описана бюрократическая волокита КЛ, управляющая тысячами человеческих душ. Безграничное оскотиневание больнее всего бьет своей правдоподобностью. Впрочем, правдоподобность – действительно неуместное слово для этого романа. В глаза читателю заглядывает правда – именно поэтому его так невыносимо читать.

Совершенно нелепо заносить такую книгу в любимые или говорить, что она привела в восторг. Подобрать эпитеты, описывающие уровень признания трудно, восхищаться - кощунственно, однако это книга достойна высочайшей оценки из возможных.