5

По совести вам скажу, ничего я не люблю больше, чем бывать в новых, неизвестных мне доселе городах (то же и с книгами, это уж само собой). И вот я оказался в небольшом городке, на самых цыпочках стоящем на краю Атлантики. Я шел по его узким, загадочной планировки улочкам, радуясь разным вещам одновременно: первому майскому теплу, ласково обнимающему за усталые плечи, нескольким дням полной свободы, скорой встрече с друзьями, от которых (тут к радости примешались угрызения совести) я отстал, потерявши их из виду в нашей долгой прогулке.
Возле двери одного из домов, прислонясь к стене из рыжего ракушечника и уперев в нее каблучок неуместно-остроносой туфли, она ждала, казалось, одного меня. Сеньорита Аннотация: дерзкое мини, иронией искрящиеся карие с золотыми чертиками глаза, невидимые, но угадываемые микроскопические крупинки океанской соли на абрикосовых плечах.
Я онемел, как малолеток, а она уже сыпала словечками незнакомой речи, руссо туристо, облико морале, мягко, но властно подталкивала меня к приоткрытой двери, за которой угадывались прохладный мрак, тайна и обещание.
Я сдался. Да кто бы не сдался. Уже под сенью нашего внезапного (для меня) пристанища она коротко кашлянула и неожиданно твердым голосом произнесла: «Бегемотов посадили в трюм вместе с носорогами, гиппопотамами и слонами. Это была хорошая идея…»
Так начался наш роман.

Дальше...

Роман, я настаиваю. «Историю мира в 10 1/2 главах» называют и сборником рассказов, и циклом новелл, и чем-то вроде гипертекста, – но стоит только всмотреться, и станет ясно: это роман. Другое дело, что его фрагменты связаны не одними и теми же героями, не местом/временем действия, даже не сюжетными линиями, а глубинным смыслом, мироощущением автора, его тревогой за хрупкость этого мира, усугубляемой нашим равнодушием и прочностью незримых связей, в результате которых, например, средневековый суд над древесными червями оказывается самым что ни на есть логичным звеном между плаванием Ноева ковчега и современными террористами.
Роман напомнил мне привезенную из дальних краев индийскую газовую шаль, сложенную во много раз: через один слой узоров просвечивает его повторение, а за ним еще и еще, с каждым разом все более смутно, но узнаваемо.
Книгу пронизывает любовь автора к людям, которая тем сильнее и горше, чем более он осознает наше общее несовершенство, неумение и нежелание любить.
Вот персонаж шестой главы мисс Фергюсон, немилосердная христианка. Слов нет, как покоробила меня ее радость от разрушения во время землетрясения монастыря и гибели людей, которых она считала грешниками. Сама того не замечая, она впадает в грех гордыни. Позже она выбирает горделивую, даже пафосную смерть на святой горе – и заслуженной, хоть и отсроченной карой выглядит анекдотичность ситуации, при которой обнаружены ее останки полтора столетия спустя.
А «уцелевшая» – героиня четвертой главы Кэтлин Феррис? Одна из самых жутких глав, кстати, по моему скромному мнению. В этой до ужаса одинокой женщине живет сострадание, ей присущ страх за наше будущее, и автор так и не дает нам однозначного ответа: действительно ли сюжет этой главы разворачивается в мире, шагнувшем за грань экологической катастрофы, или все это только больное воображение помешавшейся от навязчивых идей Кэт? Мне кажется, разницы и не должно быть: ведь планету может погубить в первую очередь безразличие к происходящему – поэтому лихорадочный бред Кэтрин на самом деле подсказывает нам, какими мы должны быть, чтобы не стало нашим гимном «Трещит земля, как пустой орех…»
«Интермедия», как я уже понял, покоряет многих читательниц темой любви (кстати, она напомнила мне соответствующий трактат Стендаля – разумеется, Дж. Барнс воплотил ее в том объеме, который способен усвоить сегодняшний нетерпеливый читатель), а вот для меня самым интересным стала история замены поэтической строки Оденом – поэт жертвует красотой во имя правды, – и размышления автора собственно об истории. Страстно захотелось пообщаться с автором книги вживую, поспорить, позадавать вопросы…
Я предвзят, но то, что произведение Барнса насквозь пропитано темой моря – общей нашей колыбели, к которой нас тянет вновь и вновь – одна из прекраснейших его черт. При этом в слово «прекрасно» я вовсе не вкладываю понятие «красиво». Вот в седьмой главе под названием «Три простые истории» одна из них вызывает чуть брезгливую усмешку, другая – удивление, а третья – сострадание, разрывающее сердце, – и все же все они прекрасны, в сумме они похожи на музыкальный аккорд, вызывающий резонанс в струнах души.
Пора бы остановиться, потому что о своей любви к первой для меня книге Джулиана Барнса я, кажется, могу говорить бесконечно. Чары ее не отпускают, впервые меня на твердой земле покачивает… но я не ревнив, поэтому прочтите ее тоже. Слово чести – не пожалеете.