4

До чего же странная и тяжелая книга – закрытая, как склеп, занавешенная тяжелыми шторами, как палата тяжелобольного, одновременно глухая и гулкая, как перестук узников в подземелье. Сразу и не поймёшь, почему её содержание вдруг становится событием для твоего сознания. Кто-то сказал, что книги, которые ты выбираешь, всегда рассказывают тебе то, что ты уже и так знаешь. Да, я знала, что такое одиночество. Да, я знала, что такое отчуждение. Да, я знала, что такое случай и каким может быть его воздействие на жизнь. И уж тем более я знала, как можно намертво социофобически отгородиться от всего вокруг и создать неприкосновенную капсулу собственного существования, отчаянно и кое-как запихав в неё весь свой маленький мир, как Делл запихал в наволочку своё имущество. И всё же «Канада» смогла открыть мне ещё более острые грани всего этого – грани, о которые можно навечно пораниться, так и не сумев ничего ни понять, ни преодолеть из-за дефицита внутренних человеческих ресурсов. Человеческое взрастает только на человеческом, а у героя внутри было почти пусто – никто, включая его собственных родителей, в нём ничего не сажал-не сеял, не поливал, не культивировал и всерьёз не заботился. Его душа пыталась взрасти сама по себе – сначала на пчёлах и шахматах, потом на непонятных разговорах со странными взрослыми, но каковы были её шансы стать чем-то бóльшим, чем собственная инфантильная малость, без любящей внешней навигации? Конечно, неокрепшая душа, как орех, нуждается в скорлупке, но никто и думать не думает, что она вся может превратиться в эту скорлупу, которая со временем станет настолько непробиваемой, что даже шум внешнего мира в неё перестанет проникать. Тебе пятнадцать, твои родители в тюрьме, но ты не стремишься ни объяснить их поступки, ни узнать их судьбу, ни хотя бы задуматься о своей собственной. Ты с безразличной лёгкостью принимаешь и любовь сестры, и её побег, даже не пытаясь ни понять, ни повлиять на это или хотя бы как-то выразить своё отношение к ним. На твоих глазах убивают двоих людей, а в тебе ничего не всплёскивается, и ты остаёшься почти бесстрастным хроникёром происходящего, легко вытесняющим из сознания всё и вся. Жить, замерев, затаившись, спрятавшись, сжавшись до крошечного пространства самого себя, почти растворившись в прозрачном холодном воздухе необитаемой и в чём-то даже деструктивной местности, поглощающей тебя, как ницшеанская бездна, и только наблюдая за внешней жизнью, не становясь ни её участником, ни её творцом - в этом есть что-то бессмысленное и патологически-тревожное, но, возможно, единственно спасительное для человека, оказавшегося в таких обстоятельствах, как герой. Вероятно, иногда только так и можно выжить, уйдя в свою «внутреннюю Канаду»: не ты живёшь жизнь, а жизнь тебя живёт, задавая тебе случайные, безразличные к тебе, а, может, и искажающие твой путь направления. И что в итоге? Каким ты выживаешь? Чем отличаешься от других людей? Являешься ли ты самим собой? Являешься ли ты человеком, способным реально жить в человеческом мире? И в чём оно состоит, такое твоё бытие в нём? В этом и есть вопрос. А ответа, пожалуй, и нет. По крайней мере, пока ты в «Канаде».