5 "Простимамапростимамапростимама."

После прочтения книги я сутки ходила с полным сумбуром в голове, совершенно не имея понятия, как о ней рассказать... Даже полезла читать рецензии, что делаю крайне редко. Безусловно, там сто миллионов раз отмечено великолепное владение всеми средствами языка, и я с этим абсолютно согласна. Даже предметы в повествовании бывают живые: "Борятинская помолчала. Карандаш в ее пальцах прыгал, как живой.Волновался." И это я даже не упоминаю о пейзажах - коротких и просто бьющих по глазам, о диалогах, где каждый говорит по-своему... Но не меньше упрёков с скомканности сюжета, в том, что герои - как на подбор, неприятные, что кончается ничем... И, может, я не дошла до той рецензии, где книга была бы воспринята так, как увидела её я, не все же прочитала, но точки зрения, что книга писалась как гимн материнству и упрёк системам воспитания, не нашла. А именно такой она мне показалась...

Чета князей Борятинских покупают новое поместье, ничем не примечательное, кроме старого, разросшегося, духовитого и плодовитого сада... Сад этот - воплощение жизни как таковой, взрывающийся зеленью первых листочков, тонущий в море цветения, шумящий падающими яблоками, умирающий до весны. Не он ли был причиной того неожиданно взыгравшего в теле сорокадвухлетней княгини желания?

Они и не ссорились никогда – и Надежда Александровна вдруг поняла, что это ужасно. Она больше не хотела ласково и весело, она хотела по-другому.

Одно бурное "приключение" - и вот вам, в нарушение всех светских приличий, а, может, даже и просто правил природы - мать двоих взрослых детей беременна. Как ей это воспринимать: горе, позор, благословение? Всё сложно, тем более, что с первыми детьми она не очень связана духовной материнской связью, растила их, как положено великосветской даме - передала мамкам да нянькам, и всё. И выносила ли бы она эту тяжёлую беременность, если бы не местный доктор Григорий Иванович Мейзель, неизвестно. На беду, рождается глухая девочка, которую поначалу все, кроме матери и Мейзеля, считают ущербной. Точка зрения папаши, например, такова:

У него была хорошая, честная, ясная жизнь.
Ему нечего было стыдиться.
Нечего.
Пока жена его не родила урода.
Его ребенок был урод.
Значит, и сам он – тоже.
Господь покарал его. Ни за что. Без всякой вины. Просто так.
Это было невыносимо. Унизительно, страшно и невыносимо, будто рухнуть с головой в горячее бездонное дерьмо.
Он не заслужил. Весь их род не заслужил. Все они были теперь замараны. Порченая слабая кровь. Гнилая.

Почти отдав всё управление жизнью Туси ("– Красавица какая! Как вы ее назвали, княгиня?
Борятинская слабо улыбнулась.
Туся. Наташа. В честь Наташи Ростовой. Вы же читали Толстого? “Война и мир”.
Нет, – спокойно ответил Мейзель. – Я не читаю ерунды. И вам не советую.") доктору, привязавшемуся к чужому ребёнку, как не смог родной отец, княгиня продолжает жить в реальности, похожей на пушистое облако любви к дочери, только изредка вспоминая о старших детях, и то вскользь...

Второстепенная линия - портниха Арбузиха и её дочка Нюточка, в момент рождения которой за стеной умирал отец, растоптанный рысаком. Но тут отношения мать-дочь ещё более ярки, потому что их обоюдная безмерная любовь оказывается не безоблачной: мать, умирающая от чахотки - слишком тяжёлое бремя для десятилетней девочки... И доля сиротская, которая сложна сама по себе, становится ещё труднее, когда тебя учили глаз не поднимать, всем угождать...

Вообще уже третьестепенная линия - семья Ульяновых, да-да, тех самых, только тут нам больше важен Александр (хотя этот персонаж вместе со своим семейством, на мой взгляд, мог быть заменён кем угодно выдуманным, и книга ничего бы от этого не потеряла - но допустим, что он хорош для привязки ко времени и объяснения метаний ещё одного героя - Виктора Радовича, которому суждено стать мужем Туси). В этой семье: открытое, дружелюбное общение, внимание к каждому из детей и наплевать на шепоток, иногда тянущийся за матерью: ну зачем столько детей-то, боже мой, зачем?

И абсолютно малюсенькая сцена из далёкого прошлого рода Мейзеля: его пра-пра-сколько-то-там-прабабушка, во время избиения немцев в Москве после обвинения царского доктора-немца в отравлении Ивана Грозного, принимает душераздирающее решение: хватает в охапку сына, оставив одиннадцатилетнюю и полугодовалую дочерей на попечение судьбы/бога/случайности, и бежит до самого Ревеля, где и умирает, искренне считая ребёнка спасённым...

Матери, разные, страшные, неповоротливые и непонятные, любящие и равнодушные, с пониманием детских мыслей и полным отторжением всех их желаний - разве не так оно на самом деле? Разве родить ребёнка - это и есть быть матерью? Самым жутким, но и завораживающим воплощением материнства в книге мне видится, как это ни странно, мужчина - доктор Мейзель,

мстительный, страшный, несправедливый, как ветхозаветный бог,

своей безграничной любовью и желанием дать свободу выбора окончательно испортивший девочку Тусю. А ведь хотел как лучше... Не мог иначе, на службе земского врача насмотревшись всякого...

У взрослых был выбор, и не важно, как они им воспользовались. Выбор – был. Бог дал, Бог взял – это было про них. Про взрослых. Детям Бог не дал ничего, значит, не смел и отбирать. Поэтому каждую смерть ребенка Мейзель считал личным вызовом, прицельным, мстительным плевком в собственное лицо.

Выходить полумёртвого младенца, победить её немоту, дать её всё-всё, что возможно при помощи знаний и денег, не ограничивать свободу ни капельки...Но не всегда свобода - это правильно, а безграничная свобода - точно неправильно, как бы мы не питались вознести свободу на все мыслимые пьедесталы. Любовь маленького ребёнка к лошадкам понятна и мила, страсть молодой женщины к изучению ветеринарии и желание создать конезавод даже может внушить уважение, но...

Вы б хоть урожай сняли, вашсиясь. Не брали грех на душу. Ишь, сила какая уродилась.
Туся только плечами передернула – не твои грехи, не тебе и каяться. Руби давай!

Понадобилось побольше лугов - и сад, от которого мать не готова была отказаться ни при каких обстоятельствах, умер... Абсолютно явная параллель с тем самым садом, чеховским, вишнёвым...

Ощущение растерянности после этой книги похоже на то, когда опускается занавес, и ты знаешь - там остался разорённый сад... У нас где-то решительно меряет шагами новые луга хозяйка прекрасных коней, как будто ногами втаптывая в обнажившуюся чёрную землю души матери, доктора, даже старенькой горничной, ожидая от жизни только счастья, успехов и невиданных побед... Что будет, когда она поймёт, что ничто не вечно, кроме настоящей любви?..

Не существует персональной смерти. Умирают ведь только чужие. А каждый из нас втайне уверен в собственном бессмертии.