5

Пользуясь возможностью написать вторую рецензию, публикую древний текст, которому когда-то не хватило тут места.

Идея о том, что в человеке скрываются бездны, бесконечные черные каверны и коридоры, близка, думаю, всем, кто хоть раз об этом задумывался. Главное достоинство "Дома листьев" — он не рассказывает, а показывает: порождает чувство первобытного ужаса перед глубинами бессознательного, оперируя метафорой дома как душевного мира — метафорой емкой, всеобъемлющей, позволяющей изрядно развить идею внутренней бездны, лишив ее абстракции, придав ей плоти и наградив усидчивого читателя редким по нашим искушенным временам глубинным чувством ужаса — или чувством ужаса перед глубиной.

Главные герои "Пленки Нэвидсона", Нэвидсон и его жена Карен, вселяются в дом, прожив друг с другом уже 11 лет. Они неплохо, казалось бы, знают друг друга: во всяком случае, не ожидают никаких подвохов ни от своей "половинки", ни тем более от нового семейного гнезда. Их отношения нельзя назвать идиллическими (скажем, Карен вынуждает Нэвидсона зарегистрировать брак, устав от его постоянных профессиональных отлучек), однако вполне приемлемы и привычны для них, как то бывает во многих браках; тем не менее, после регистрации союза что-то в доме меняется. Сперва появляется комнатка, которой прежде никогда не было, затем выясняется, что изнутри дом меньше, чем снаружи, на полсантиметра, — этот факт едва не сводит с ума рационалиста Нэвидсона, однако измерения даже самыми высокоточными приборами дают неутешительный результат.

Здесь отмечу, что хотя страх иррационального, таинственного, неконтролируемого, обладающего непознаваемой для человека целью является, конечно, общечеловеческим, он, как мне кажется, все же более характерен для жителей обществ, твердо укоренившихся в своей практичности и рационализме. Перед нами чистый ужас западного ума: обнаружить, что рациональные обоснования для происходящего вокруг больше не годятся, что вокруг расстилаются невесть откуда взявшиеся холодные черные пространства, из глубины которых, вдобавок ко всему, слышится рычание...

Далее в книге последовательно рассматриваются различные стратегии победы над иррациональным ужасом: логика (измерения), сила (в растущий темный провал отправляются бригады лучших альпинистов — единственно для того, чтоб сделать вывод, что пространства потенциально бесконечны и имеют свойство растягиваться и сжиматься, а также, предположительно, продуцировать в реальность содержимое человеческого сознания: одного из героев, по всей видимости, разрывает чудовище, которое он ожидал увидеть внутри), бегство, на которое постоянно, стоит только Нэвидсону заикнуться о тайнах дома, уповает Карен. Чем больше времени Нэвидсон посвящает живым коридорам, сменившим первоначальную маленькую загадочную комнатку, тем больше отдаляется от него жена, начиная любовную интригу с одним из его знакомых. Взаимосвязь между отношениями двух людей — бесконечных черных глубин, в силу воспитания и ряда других причин изначально представляющих друг друга до утешительной степени плоскими и познаваемыми объектами — и изменчивыми формами дома очень тесная и естественная: текст живет, дышит, органически впитывая любопытные философские и мифологические рассуждения автора, чисто постмодернистскую смену действующих лиц и планов повествования (безымянный рассказчик о рассказчике-Дзампано и его ужасной смерти, текст Дзампано о "Пленке Нэвидсона", интервью с героями "Пленки Нэвидсона" etc), куски отчаянного потока сознания, выверты с формой подачи текста — прямо, криво, спиралькой, вверх ногами — но это как раз тот случай, когда игра с формой дополняет глубину содержания, а не заменяет ее собой. Я, впрочем, читала текст вне издательской верстки, чему изрядно порадовалась — в конце концов, Данилевски может сказать читателям кое-что и помимо того, что они давно не упражнялись в акробатике.

Рассуждения автора опираются в равной степени на выдуманные им и реально существующие научные труды — и те и другие он цитирует с завидной легкостью; среди прочих, весьма интересной мыслью показалась мне эта: животные не способны попадать в коридоры дома и, стоит им зайти туда, как они "волшебным образом" оказываются на улице, поскольку внутри них нет бездн, они живут исключительно инстинктами.

Я могу очень долго говорить о романе, но, пожалуй, на этом закруглюсь; добавлю лишь, что полностью согласна с предисловием Дмитрия Быкова: у расположенного к тому человека книга меняет восприятие мира. Она воочию показывает то, что пытались утверждать глубинные психологи XX века: вопрос "реальное или воображаемое", при всей внешней скандальности, по сути не важен (в книге не раз упоминается о "побочном" вопросе того, реальна ли "Пленка Нэвидсона" или она является порождением сознания описавшего ее Дзампано): если сознание способно на производство каких бы то ни было картин, они обладают психической реальностью, а поскольку мир воспринимается человеком исключительно в виде психической реальности, мы имеем то, что имеем: стоит пробить тонкую пленку аристотелевой логики, условного "психического здоровья" и рационального восприятия, как человек теряет всяческие ориентиры и остается в черной пустоте, бессильный победить ее привычными методами, бессильный вообще победить ее, как-то справиться с ней. (Отличный прием, к слову, — бомбардирование ума читателя несколькими сотнями имен ученых, якобы писавших философские и психологические исследования "Пленки Нэвидсона". Стремление западного человека защититься рациональным, найти научные объяснения, выраженное в такой форме, предстает во всей своей постмодернистской красе — обилие пустого однообразного содержания, меняющего сознание уже благодаря объему собственной бессмысленности; в конце концов, еще Бродский в "Катастрофах в воздухе" предполагал, что литература нового времени лежит за гранью абсурда, одним из вариантов которого является доскональное перечисление элементов действительности.)

В конце концов, Дзампано, выдумщик или документалист, был убит чем-то загадочным, оторвавшем огромными когтями с пола доски вокруг его тела, хоть и воспринималась желающими его смерть как классический сердечный приступ. Я же остаюсь при своем мнении о том, что одна из самых перспективных идей серьезной литературы (молчу о современных технологиях) — проекция душевного содержания человека на описанный условно внешний мир. Чего можно добиться умелым использованием такого приема, одному богу известно; однако же факт остается фактом: за невнимание к безднам в себе и в других, за предпочтение кастрированного, удобного восприятия действительности человек расплачивается, в лучшем случае, скучной и мелкой жизнью, не способной удовлетворить настоящие желания, если они еще способны пробиться в сознание, — а все потому, что если нет в жизни бездны, то нет в ней и высоты.