4 Время жить и время умирать

Выступление Рейгана длилось всего четыре минуты. И его концовка – одна из известнейших концовок президентских речей за все времена – не только запала мне в душу, но и вошла в мою плоть:

Мы никогда их не забудем, мы навеки запомним нынешнее утро, когда увидели их в последний раз, когда они, готовясь к полету, помахали нам на прощание и, «взмыв из сумрачных земных оков», «коснулись лика Господа».

Вообще я взяла эту книгу практически случайно: она была чем-то новым на полке в библиотеке, поэтому мой глаз зацепился за это изменение, я взяла ее, чтобы узнать, что скрывается в этом новом элементе, а потом у меня толком не было ни времени, ни возможности передумать или хотя бы прочитать больше одного предложения в аннотации из-за внезапно начавшегося разговора. Когда я узнала об этой книге больше, интерес начал утихать, но в конечном результате всё оказалось не так уж и плохо.

Больше всего мне не понравилось то, что эта книга одновременно из тех, которые вроде автобиографичны, и из тех, которые чистый вымысел. Как бы хочется в происходящее хочется верить, но постоянно себя останавливаешь. И таким образом в откровенный вымысел (вроде фэнтези) верить легче, чем в реалистичное повествование.

Ямбический ритм финальной части этой фразы, создающий ощущение кульминации и вместе с тем завершения, то, как чередование ударных и безударных слогов наделяет произнесенные слова авторитетностью и достоинством, скорбностью и способностью вселить мужество, – все это отдалось у меня в груди; фраза Рейгана повлекла меня в будущее. Я не понял тогда, что такое «сумрачные оковы», и это словосочетание не кажется мне очень удачным. Мы говорим: «сумрачное небо», «сумрачное лицо», к оковам этот эпитет трудноприложим, но свое элегическое дело он делает, внушая нам мысль, что астронавты не пали жертвой некоего зла, а, напротив, избавились от него – что они теперь в лучшем мире, и тому подобное. (Беда пишет: «Во многих душах его песни зажгли презрение к миру».) Но значение слов – ничто по сравнению с тем, как подействовал на меня поэтический метр: стихотворный ритм успокаивал и волновал в одно и то же время, и я знал, что этот ритм вошел, как и в мою, в плоть миллионов людей по всей Америке.

Поначалу мне еще не нравилось то, что в этой книге как-то слишком много разного намешано, но к середине книги это как-то сгладилось и воспринималось на ура.

Стиль повествования довольно-таки живой и приятный, герои раскрыты достаточно глубоко, хотя и остаются какими-то картонными. Сюжет и динамичный, и неспособный долго устоять на одной теме (что как-то плохо) одновременно.

И да, вообще тема (или вернее, темы) этой книги достаточно остры и важны, но по большей мере они просто прикрывают истинное (имхо, имхо, имхо) лицо этой книги — разговор поэта, которого (относительно, но в большей степени) прославила проза, о себе и своих проблемах.

Я хочу, чтобы вы осознали всю странность того, что я сейчас говорю: я думаю, что поэтом меня сделали Рональд Рейган и Пегги Нунан. То, как они использовали поэтический язык, чтобы ввести ужасное событие и его образ в смысловые рамки, то, как надличностность просодии сотворила человеческую общность, – все это породило во мне представление о поэтах как о тайных законодателях мира.

Вообще, если вы ищите (или даже только сейчас поняли, что "да, наверное, я искал/а что-то такое") что-то реалистично придуманное о жизни писателя в обычном мире и не самых обычных обстоятельствах, то я точно посоветую вам эту книгу. Если вы любите разные вроде реалистичные истории о личных драмах, болезнях и хэппи эндах, то тоже посоветую вам эту книгу. И если вы любите книги, в которых много отсылок на искусство и просто красивых фрагментов о всяком и разном, то тоже могу посоветовать эту книгу. Тем же, кто случайно наткнулся на нее и не причисляет себя ни к первым, ни ко вторым, ни к третьим, советовать эту книгу не стану, но и отговаривать не буду