4.5 «Туловище» без «головы» и «ног»

Лето 1942 стало трагической порой для Красной армии. Падение Севастополя и неудачная наступательная операция под Харьковом обернулась катастрофой всего Юго-Западного и Южного фронта, давшая Немецким войскам прекрасную возможность для решительного летнего наступления: «Ослабление оборонительной мощи русских, которого было не так-то легко добиться, должно было существенно облегчить первые операции» (Типпельскирх К. «История второй мировой войны»). Военный историк Самсонов отмечает, что против потрёпанных и недоукомплектованных Советских частей на широком степном пространстве от Курска до Таганрога сосредоточились: «до 37% пехотных и кавалерийских и свыше 50% танковых и моторизированных соединений противника, задействованных в это время на Советско-Германском фронте» (Самсонов А.М. «Сталинградская битва»). 28 июня Немецкая армейская группа «Вейхс» начинает наступление на Воронежско-Ворошиловоградском направление прорвав оборону Брянского и Юго-Западного фронтов на глубину свыше 80 километров. Попытки блокировать наступление противника, силами 5-ой танковой армии и резервами фронта успехом не увенчались. Продвижение противника оказалось столь скорым, что резервы фронта уже оказались втянуты в бой, а удар 5-ой танковой не принес иных эффектов, кроме задержки наступления противника: «Причинами того были неудовлетворительная организация ввода армии в бой со стороны командования армии и отсутствие необходимой помощи ей со стороны фронтовых средств усиления» (Василевский А.М. «Дело всей жизни»). Осознавая опасность окружения частей фронта при форсировании Немецкими войсками Дона, командование начинает с боями отводить войска с района Северного Донца на восточный берег Дона, оказывая противнику сопротивление столь необходимое для успешной эвакуации. Важно заметить, что пространство между Донцом и Доном, оставлялось Красной армией относительно организованно, на что в частности в своих воспоминаниях указывает Немецкий генерал Ганс Дёрр: «пути их отхода были безлюдны и не обнаруживали никаких признаков бегства (не было видно ни брошенного оружия, ни машин, ни имущества и т. д.). Следовательно, противник осуществлял планомерный отход. Это тогда мог заметить любой простой солдат» (Дёрр Г. «Поход на Сталинград»); сама же тактика – по словам Типпельскирха: «больше способствовала сохранению сил, чем попытка оборонять словно специально созданную для танков местность между реками Северный Донец и Дон» (Типпельскирх К. «История второй мировой войны»). Именно эти события Немецкого наступления и отхода войск Красной армии в районе Дона легли в основу романа «Они сражались за Родину».

Биографы Шолохова отмечают, что идея написать роман о войне появилась у него еще в тяжелый сорок второй год, когда ситуация на фронте была катастрофической, а победа пусть и будучи желанной, казалась невероятно далекой. Тогда автор, будучи фронтовым корреспондентом, побывал на Южном и Сталинградском фронте, где стал свидетелем событий во многом и легших в основу романа. Впрочем, сам роман задумывался, как большое полотно большой войны, а потому пусть и не сразу, но в какой-то момент локальная история боев в районе Дона уже предстала перед Шолоховым в виде трилогии, где существенное место надлежало уделить и предвоенным годам, и коренному перелому, и долгожданной победе: «Роман я начал с середины. Сейчас у него уже есть туловище. Теперь я приживляю к туловищу голову и ноги». Автор неоднократно подчеркивал, что «Хочется хорошо написать», но хорошо не в том плане чтобы идеологически выверено, хочется написать солдатскую жизнь: «бывальщину»! Вот именно эта «бывальщина» и увидела свет первой, будучи опубликованной в мае сорок третьего года в газетах «Правда» и «Красная звезда».

Долгая и печальная история романа не случайно началась с середины. С одной стороны, автор буквально описывал то чему был свидетелем, идя, как говориться, по горячим стопам. С другой, роман создавался и начинал публиковаться в самый разгар боевых действий. Шолохов вспоминал, что писал буквально: «подчиняясь обстановке»; а обстановка была такая, что шел бой, довоенная жизнь осталась где-то там, за горизонтом, порой она напоминает о себе в часы коротких остановок и недолгого отдыха: «Только вчера эти люди участвовали в бою, а сегодня уже войны для них словно не существует. Немного отдохнули, искупались и вот уже говорят об урожае. Звягинцев возится с трактором, Лопахин хлопочет, как бы сварить раков…»; в момент долгожданного письма, полученного из дома: «Вот так ты и письма от сына читаешь: прочтешь немного, оторвешься и опять за письмо»; или в сокровенных, потаенных, редко пускаемых наружу мыслях солдат: «целый год носить на сердце немую, невысказанную боль»; но за коротким уютом быта следуют раскаты артиллерийского боя и завывания авиабомб, все начинается по новой.

Первая часть опубликованного произведения представляет собой три локальные истории, бойцов 38 полка – Николая Стрельцова, Ивана Звягинцева, Петра Лопахина – отступающих по широким степям Дона и ставших свидетелями безрадостной картины летних месяцев 1942 года. Шолохов не пытается сглаживать углы, его солдатская «бывальщина» становится свидетелем паники и неразберихи: «возле моста командиры один одного за грудки тягают», где «по степям бродят какие-то дикие части»; укора и ненависти: «Куда идете? За Дон поспешаете? А воевать кто за вас будет? Может, нам, старухам прикажете ружья брать да оборонять вас от Немца? Третьи сутки через хутор войско идет, нагляделись на вас вволюшку! А народ на кого бросаете? Ни стыда у вас, ни совести, у проклятых, нету!»; вражеского превосходства и собственного отставания: «а теперь вот идем становиться заслоном… Ни артиллерии, ни минометов, ни связи». И от досады и тоски съедаемой происходящими событиями, «бывальщина» начинает искать повинных – то в себе: «Значит поделом бьют. Воюйте лучше, сукины сыны!»; то в вышестоящем окружение: «Если бы каждый наш генерал выиграл по одному сражению, - война закончилась бы, пожалуй, еще скорее». Герои Шолохова не пронизаны патриотичными лозунгами, не овеяны романтикой войны, они предстают живыми людьми со своей болью и переживаниями, со своими неудобными вопросами и непростыми ответами, со своей бытовой прижимистостью и чувством товарищества. Автор неоднократно подчеркивал, что его прежде всего «интересует участь простых людей в минувшей войне». А потому история насыщена монологами и размышлениями, диалогами и речами. Шолохов не видит в них неудобства для власти. Какое же это неудобство? Это самая настоящая солдатская отповедь! Разве не было трагедии? Разве не страшен и силен враг? Разве не охватывала солдата боль за Отечество лежащие в огне: «Запах гари вместе с ветром перемещался на восток, неотступно сопровождая отходивших к Дону бойцов, преследуя их, как тягостное воспоминание. И с каждым километром пройденного пути все мрачнее становилось на душе у Звягинцева, словно горький, отравленный воздух пожарища оседал у него не только на легких, но и на сердце»? И разве не порождала эта боль ненависти к врагу: «Вот что с тобой проклятый немец, окостенелая его душа, сделал!»? В нескольких днях отступлений и боев автору удалось показать действительно широкую солдатскую панораму, где есть место трагедиям и сомнению, но где также есть место и подвигу, самопожертвованию, товариществу. Одно ведь не мешает другому, скорее одно с другим всегда следует с человеком рука об руку, иначе он просто перестает быть человеком, превращаясь в некий архетип героя, которым тяжело проникнуться и, как следствие, сопереживать.

Пожалуй, наиболее неоднозначное место в романе занимают батальные сцены. Для Шолохова главной задачей стало раскрытие героизма солдат и офицеров Красной армии, которые даже в потенциально тяжелом положение при заметном превосходстве противника: «От полка остались рожки да ножки, сохранили только знамя, несколько пулеметов, противотанковых ружей да кухню»; способны дать бой и остановить врага. Умирающий Кочетыгов из последних сил кидает бутылку с горючей смесью на броню Немецкого танка; тяжелораненый капитан Сумсков ползет вместе с бойцами в контратаку, из последних сил крича и направляя своих людей. Героические образы наполняют страницы боев, но за ними практически не виден враг… Типичная проблема Советской литературы и кинематографа – образ врага, представленного серой массой, имеющего превосходство в воздухе и в технике, но, казалось бы, добивающейся успеха исключительно благодаря этому превосходству. Да, в диалогах проговаривается фраза о силе Немецкой армии: «Армия у них отмобилизованная, обстрелянная, настоящую боевую выучку за два года приобрела, да и вообще противник серьезный»; а первая атака врага кажется вполне грамотной: «Танки шли на малой скорости, не отрываясь от пехоты, осторожно минуя бугорки сурчиных нор, прощупывая пулеметными очередями подозрительные места». Но вот Немец в очередной раз идет в лобовую атаку, вот в очередной раз пехота идет в полный рост, вот снова танки отрываются от своего прикрытия, а венчает все это пьяный Немецкий офицер, идущий в полный рост на окоп Звягинцева… И с одной стороны Шолохов будто бы пытается показать нам опьяненного победой врага: «До чего же обнаглели, проклятые! Идут, как на параде…»; который почувствовав внезапное сопротивление вот-вот должен отбросить свои победные регалии. Но с другой стороны подтвердить или опровергнуть подобное предположение, в силу незавершенности романа, мы как читатели все-равно не сможем.

Предполагаемая автором трилогия так и не смогла увидеть свет. К целостной «середине» со временем были добавлены некоторые главы, но фактически автором не был дописан ни один из предполагаемых томов. Большинство биографов склонны видеть в этом меняющуюся политическую конъюнктуру. Ей же объясняют и знаменитую историю о сожжение значительной части глав романов, произошедший незадолго до смерти писателя. Из опубликованного материала и различных воспоминаниях, связанных с Шолоховым, можно представить примерную картину первого тома, которая возможно полностью, а возможно частично была бы представлена предвоенными годами. В центре истории находится один из героев «серединки» - Николай Стрельцов, а также его брат Александр – генерал, только-только вернувшийся из лагеря. В одном из интервью автор признался, что прототипом Александра Стрельцова стал генерал Лукин: «с рассветом я хорошо потрудился над главою из первой книги романа, главой, которая мне чертовски трудно давалась (приезд к Николаю Стрельцову его брата – генерала, прототипом для образа которого мне послужили жизнь и боевые дела генерала М. Ф. Лукина)»; человек очень непростой судьбы, чей персонаж безусловно украсил бы столь величественное полотно о войне, позволив автору затронуть целый ряд тяжелых тем. Реальность оказалась больнее – предвоенные главы, опубликованные в поздних изданиях, может и не выглядят инородно, но композиционно почти не несут никакой нагрузки. Кроме того, заметно с каким скрипом они «нашивались» на ту самую «середину», а потому вряд ли тяжело писавшийся роман можно объяснить одной только политикой…

Впрочем, трагичный финал всей этой истории не помешал самому произведению стать классикой Советской военной прозы. Его «туловище» преспокойно чувствует себя и без «головы» и «ног», впечатляя своего читателя тогда, когда победа казалась далекой, хоть и была желанной; и продолжая впечатлять сейчас, когда сама война кажется невероятно далекой, давно ушедший, забываемой.