4

Основная заслуга Арнхильд Лаувенг в том, что она составила для нас словарь перевода с языка шизофреников на обычный человеческий язык. Это, конечно, не стоит воспринимать буквально, но именно она побывала по обе стороны баррикад — и в качестве пациента, и в качестве лечащего врача — поэтому немало может рассказать о том, почему шизофрения страшна. А страшна она не из-за голосов, раздающихся в голове, ни из-за галлюцинаций и других жутких симптомов. Страшна, потому что люди ставят на тебя клеймо «шизофреничка», читай «сумасшедшая, пропащая, никчёмная, вроде даже и не человек». А ведь там за этими глюками и криками спрятан самый обычный человек, у которого болезнь. Почему же мы не перешёптываемся за спинами тех, кто перенёс корь или сломал ногу? Почему сами врачи обращаются с шизофрениками лишь как с источниками беспокойства, которые и лечить-то не надо, а надо лишь успокаивать и следить, чтобы они не набедокурили? Ведь излечиться от шизофрении можно — если не только хотеть этого, но и держаться за крепкие плечи окружающих.

Арнхильд Лаувенг, несомненно, не смогла бы выплыть одна из того болота, куда занесла её шатающаяся психика. Странно, что она так мало называет имён. Впрочем, одному человеку в книге есть вполне конкретное спасибо — спасибо маме, которая не списала дочку со счетов и не фальшивила, веря в силы собственной дочери. Самый трогательный эпизод всего автобиографического повествования — обед в доме матери. Арнхильд в это время постоянно резала себя, используя для этого всё, что попадалось под руку, поэтому колотила всю посуду ради острых осколков, и её давно уже кормили с пластиковых и бумажных тарелочек. Но вот она приезжает домой и видит, что мама специально поставила свой лучший фарфоровый безумно дорогой сервизище. Это её любимый сервиз, но она показывает дочке, что верит в то, что она может держать себя в руках. И дочка держит. Как иногда мало нам надо, чтобы изменить себя — всего капельку веры другого человека.

Воспоминания в книге «Завтра я всегда бывала львом» довольно разрознены, что неудивительно. Арнхильд честно пытается поначалу следовать хронологии: детство, юношество, начало болезни... Но как следовать дальше, если ты много лет болталась по больницам, не помня себя? В дневниках за некоторые годы она так и пишет: «Спала». Проспала год. Два. И это ещё хорошо, потому что во время сна ничего страшного с ней не случалось.

С медицинской дотошностью Лаувенг записывает и описывает свои симптомы. Это по-настоящему жутко, потому что грязных волков и гигантских крыс, выплывающих из каждой тени, придумал не какой-то там писатель или режиссёр, а они сами по себе возникли перед глазами больной маленькой девочки. Тем более страшно, что она ещё мала, когда начинаются первые симптомы. и заглушить голоса в голове, прогнать галлюцинации она не может. и поговорить по-нормальному ни с кем не может. Ух, мороз по коже. Вот бы эту книжку почитать всем готично-ванильным девочкам, которые непременно склонны к шизофрении, режут себе вены каждый вторник, а галлюцинируют по четвергам и субботам (если верить их сетевым рассказам о себе). А впрочем я отклоняюсь от темы, этим-то ничего не поможет, кроме времени и взросления.

Как я уже говорила, самое ценное — это словарь. Лаувенг предлагает вполне конкретный тип терапии для больных шизофренией. Познакомиться с личностью пациента, а потом (кстати, очень похоже на принцип трактовки снов в психоанализе) исходя из неё пытаться трактовать симптомы, галлюцинации и другие проявления болезни. Хоть они и разные у разных пациентов, но общий принцип всё равно похож. Надеюсь, это многим помогло.

СЛОВАРЬ ДЛЯ ПЕРЕВОДА С ЯЗЫКА ШИЗОФРЕНИКОВ НА ОБЫЧНЫЙ
Галлюцинации в виде огромных волков, крыс, инопланетян и других существ, которые гонятся за пациентом. — Пациент чувствует, что на него давит окружающая среда, так проявляется беспокойство.
Те же галлюцинации, но появляющиеся аккурат перед тем, как нужно выполнить что-то важное или рутинное. — Пациент на самом деле не хочет этого делать, но боится признаться, и галлюцинации появляются как «оправдание».
Голоса в голове, приказывающие делать что-то трудное, гадкое, неприятное. — Пациент катастрофически неуверен в себе и собственных силах.
Пациент рисует/творит что-то яркое, многокрасочное. — Пациент чувствует апатию и хочет восполнить энергию извне, рисуя в противоположность усталому себе яркое и мощное нечто.
Пациент говорит о себе в третьем лице. — Пациент чувствует, что его личность растворяется за симптомами.
Пациент ест несъедобные вещи (волосы, салфетки, картон, ткань и т.д.). — Пациент стремится заполнить пустоту внутри себя, вызванную скукой и одиночеством. Заполнить в буквальном смысле.
Пациент наносит себе царапины и раны острыми предметами. — Пациент чувствует себя недостаточно живым и стремится удостовериться, что ещё жив и настоящий. Боль возвращает к реальности, выступившая кровь — символ жизненной энергии, которая ещё теплится в нём.
Пациент бьётся головой о стену. — Пациент заглушает слуховые галлюцинации.
Пациент производит какие-то ритуальные действия, связанные с причинением вреда себе (например, нарисовать круг собственной кровью, или испещрить стены непонятными символами). — Вот это очень хитрая подсознательная петрушка. Пациент чувствует, что семья, врачи и вообще окружающие тратят на него много времени и сил, а он при этом является источником проблем и в целом бесполезен. Поэтому в его мозгу рождаются фальшивые ритуалы, как правило их нашёптывают голоса, что если ты, например, сделаешь так-то и так-то, то есть принесёшь себя в жертву, то с твоими близкими всё будет хорошо. Это один из немногих способов для больного человека хоть как-то проявить любовь и заботу о ближнем, хотя и в таком чудовищно искажённом варианте. Он просто хочет быть нужным, а не обузой.

В книге поднимается множество вопросов, которые, казалось бы, лежат на поверхности, но тем не менее до сих пор стоят перед психиатрией. Оправдывает ли душевная болезнь всё, что делает пациент? Переводит ли это его в категорию особых людей? Как не перепутать симптомы болезни с симптомами медикаментозного лечения? Почему с пациентами обращаются, как с даунами или неразумными существами, почему им не верят, почему их не слушают, в конце концов? Я поняла, что Арнхильд все годы своей болезни хотела обыкновенной человеческой дружбы, сочувствия и понимания. Как только она это получила, дела пошли на лад. Всегда бы так.