Больше рецензий
Эксперт
Сердце воительницы, душа сказочницы.
25 мая 2023 г. 09:10
820
4 Укрощение обретаемого времени.
Рецензия«Она была моя неотъемлемая рана». Поздний звонок, новость о диагнозе, горестное оцепенение. Это невыносимо – узнать, что родной человек неизлечимо болен, но что чувствуешь, когда отношения с ним – это одна сплошная рана, которая кровоточит с самого детства и не желает заживать? «Я всё ещё маленькая девочка в темноте материнской слепой тени». Пока все окружающие, прекрасно видя, что человек в прямом смысле этого слова гниёт, продолжали фальшиво чирикать о каком-то нелепом чуде, Оксана чуда не ждала, она просто ждала, и то было тяжёлое время преждевременной скорби. «Я не спала, я слушала её дыхание, я слушала, как она умирает». То, как был описан сам процесс умирания, пронял меня так, что временами становилось дурно, ибо знакомо. Пустой взгляд, направленный в мерцающий экран телевизора. Тяжёлое дыхание, порой прерывающееся на невыносимо долгие секунды. Отчаянные попытки скрыть дикую боль. Человек вроде здесь, но его уже нет, а время идёт, нет, время бежит – и в то же время тянется, и надо, надо что-то сделать, что-то сказать, но что? Не знала и рассказчица. Когда её мама умерла, легче не стало. Бюрократический ад, равнодушные люди, беспорядок в жизни... За что браться, что делать, куда идти? Решение нашлось быстро: проложенный маршрут, урна в рюкзаке и остро заточенное перо. Чтобы понять себя, она должна была понять её: «Моя дорога превратилась в дорогу матери».
«Я всё иду за ней и всматриваюсь в её смерть. Я заворожена ею. Своей матерью». Красивая и статная, мать была для своей дочери сияющим солнцем, вот только никакой привязанности в их маленькой семье не наблюдалось. Женщина заботилась о девочке, одевала её и кормила, но между ними не было близости, и никакие хорошие воспоминания – кассета, селёдка, полотенце – не могли скрыть жестокую правду. Рассказчица не кидалась обвинениями, она просто пыталась понять, почему женщины в её семье всегда были так несчастны. Может, причина крылась в том, что они были вынуждены фокусироваться на банальном выживании и им было просто не до нежностей? Краткие зарисовки женских судеб вызывали холодок своей узнаваемостью. Это страшно. Это очень страшно. Ещё страшнее от того, что все всё прекрасно понимают, но делают вид, что это нормально. Очень показательной была сцена в машине: мужчина оголтело ругал иностранцев за “порочное” половое воспитание и обещал всех их истребить за этот “грех”, и при этом он закрывал глаза на то, что происходит с его ближайшим окружением; это, надо понимать, совсем не греховно, ну все ведь так живут (потрясающий аргумент). Узнаваемо... как и все эти суждения о проклятиях, приметах и суевериях, и в какое же – нет, не возмущение, возмущения уже давно нет, в какое же уныние это всё приводило, потому что дело не в иголках, птицах и словах, дело, чёрт возьми, в насилии, издевательствах и нищете. И умалчивании. «Молчание было доведено до автоматизма, оно было фоном нашей жизни. Мы все были как будто израненными и терпели свою невыносимую жизнь». Стоит ли удивляться, что боль передаётся из поколения в поколение, если старшие учат младших терпеть и молчать? Ну все ведь так живут, в самом-то деле! Вот и ты живи, терпи и молчи... молчи, терпи и живи... а жизнь ли это? Боль и злоба катятся, катятся дальше, как те круги от брошенного в воду камня... Но Оксана остановила этот порочный круг. Она действительно это сделала.
«Книга – это такая вещь, которая может помочь пережить разные вещи», – кому-то помогает чтение, а кому-то писательство, и это, на мой взгляд, прекрасно, это та самая воспеваемая сила искусства, способная исцелить израненную душу. Читая эту глубоко личную и оглушающе прямую историю, на ум постоянно приходило откровение великолепной Анни Эрно, которая тоже справлялась с потерей матери при помощи пера; рана, умалчивание, корни – знаменатели те же. Я никогда и не подумаю осуждать подобное, потому что, во-первых, мне в принципе чуждо осуждение тех, кто идёт своим путём и живёт как хочет, во-вторых, каждый человек переживает потерю по-своему и это нужно уважать, а в-третьих, покойный уже мёртв и ему всё равно, а тому, кто остался, как-то нужно жить дальше, и если это тот путь, что выведет его на освещённую солнечным светом поляну, то так тому и быть. «Мир распахивается, когда ты отпускаешь его и даёшь ему жить». То было действительно укрощение обретаемого времени, не попытка говорить за умершую мать, а переосмысление собственного жизненного пути и принятие себя (последнее особенно важно). Такие разговоры о том, о чём говорить якобы нельзя, жизненно необходимы, умалчивание никогда не приводит ни к чему хорошему. Говорить, говорить откровенно и честно о переживаниях и мыслях, говорить как с близкими, так и с самим собой... «Мой фонарь светит сквозь зелёный туман темноты и забирает у тьмы меня саму».
