5

В католической Аргентине между мифом и историей распята на кресте Эвита. Плохая актриса, малограмотная содержанка, политическая марионетка, ставшая не только символом, но и мифом, если определять его по Кессиди – как «чувственный образ и представление, своеобразное мироощущение, а не миропонимание, не подвластное разуму сознание, скорее даже доразумное сознание. Грезы, волны фантазии — вот что такое миф». Грезы, фантазии, желания – вот что такое Эвита. «Эва Перон, сердце твое с нами всегда и везде» - это она. И песенка семидесятых годов «Была б жива Эвита, пошла бы в партизаны» – тоже о ней. Эвита – это также ежевечернее прерывание любого радиоэфира три года подряд, от её смерти до свержения её мужа, для одного и того же сообщения: «Сейчас 8 часов 25 минут. Время, когда Эвита Перон стала бессмертной».
Для этого мало просто умереть в возрасте Христа. Для этого нужно было быть Эвитой.
О ней писали и пишут, потому что для Аргентины Эва Перон всё ещё жива. Достаточно посмотреть на нынешнего президента страны, Кристину Киршнер, которая мечется от «Я не Эвита!» до «Ну, или похожа на неё…» с чисто женским непостоянством. Или на реакцию на приезд Мадонны, которая посмела замахнуться на святое. Или на песню Игнацио Копани «Мария Эва» с текстом «Что знает лондонский хореограф об этой истории?», а потом и на комментарии к клипу на Youtube: «Эвита, я тебя люблю», «Эвита навсегда в наших сердцах», «Спасибо вам, Игнацио, за то, что озвучили то, что мы не можем спеть».
И пишут, пишут, пишут. Мартинес в «Святой Эвите» очень точно заметил: «Писателям было необходимо изжить память об Эвите, заклясть ее призрак». Борхес, Кортасар, Поссе – все они писали об Эве Перон, но именно текст Мартинеса стал почти классикой. Тираж «Святой Эвиты» во всем мире составил более 10 миллионов экземпляров. Для сравнения: тираж «Старика и моря» Хемингуэя - 13 миллионов, «Чумы» Камю – 12 миллионов, а недавно экранизированной «Жизни Пи» Мартела – те же 10 миллионов. Габриэль Гарсиа Маркес про «Святую Эвиту» написал так: «Вот наконец роман, который мне всегда хотелось прочесть».
Конечно, ему хотелось прочесть такой роман. Маркес – колумбиец, он не мог не понять аргентинца. Зато в одной из рецензий на роман, опубликованной в “The New York Times” уравновешенная и рассудительная американка японского происхождения, обладатель Пулитцеровской премии, негодует: «Книга не только не рассказывает читателю подробности жизни Эвиты, но и не объясняет, откуда у Эвиты было такое мощное влияние на воображение целой страны». Это звучит действительно забавно. Называется «Писал бы ты, автор, скучное исследование с большим количеством сносок, а то читатель вообще не понял, о чем книжка». Жанр при этом не учитывается вообще, а ведь Мартинес написал «Святую Эвиту» как «новый исторический роман». Это исключительно латиноамериканское явление, начало которому дал роман «Арфа и тень» Карпентьера. И англоязычные, и русские исследователи к термину «new historical novel» добавляют определение «латиноамериканский», потому что это явление региональное и неповторимое. Не рискнула посмотреть другие рецензии этого же журналиста - побоялась увидеть там текст о творчестве Маркеса.
«Святая Эвита» - это исповедь, роман, сборник интервью с комментариями, житие, историческое и культурологическое исследование, размышления о литературоведении и признание в любви. Книгу Мартинес написал в 61 год, имея за плечами опыт работы критиком, редактором, журналистом и писателем, а также использованную возможность побыть тем человеком, чьи книги сжигают на площадях. Он написал об Эвите-человеке, Эвите-мифе, отношениях писатель-история-текст-читатель, а главное, об Аргентине. Это было не очень заметно в первых главах, и я с ужасом подозревала, что впереди меня ждет не слишком удачный некрофильский текст, очередная мастурбация на светлый образ. Мне и в голову не могло придти, что когда я переверну последнюю страницу, мне захочется написать: «Это сильнее любого путеводителя по Аргентине. В этом слишком много души». Пожалуй, кульминацией линии «Эвита-Аргентина» стал отрывок, который, к сожалению, не сохранился в русском переводе, часть обращения к забальзамированному трупы Эвиты (как звучит, да?):
По дороге дважды останавливался посмотреть на Нее: это был его трофей, его победа, но как знать, не слишком ли поздно он спас Ее, бедняжка, моя святая, моя любимая, о тебе совершенно не заботились, почти исчезло твое свечение, исчез аромат, что бы я делал без тебя, моя драгоценная, моя серебряная.
Так вот, по-испански «серебряный» – это в том числе «argentino», а «моя серебряная» – «mi argentina». И в этом «mi argentina» - столько страсти, жажды и тоски, что пробирает до дрожи.
Кстати, не могу тут не сказать, что перевод более чем адекватный: Евгения Лысенко была мастером превращения текста из испанского в русский - не её вина, что не все оттенки и нюансы можно сохранить при переводе.
Тема связи «Эвита-Аргентина» длится буквально до последних страниц и заканчивается репликой из диалога:
«Один из президентов республики мне сказал: “Этот труп — все мы. Вся страна”».
На самом деле всё просто: если вы интересуетесь Аргентиной, рано или поздно вы придёте к Эвите. Если вы заинтересуетесь Эвитой, вы придёте к роману Мартинеса. Это неизбежно. И тут держите глаза открытыми. Не обращайте внимания на хронологию, вас не ждёт последовательное изложение, ведь разные уровни и временные планы переплетаются для того, чтобы изобрести Эвиту заново – и отдать её в руки лично вам.
Если этот роман похож на крылья бабочки — история смерти, движущаяся вперед, история жизни, движущаяся назад, просматриваемая тьма, оксюморон подобий, — он также должен быть похож на меня, на остатки мифа, за которым я попутно охотился, на меня, который был Ею, на то, что мы любим и ненавидим, на то, чем была моя родина, и на то, чем она хотела стать, но не смогла.
Готовьтесь к тому, что «так или иначе, ничто не предстает единственной историей, но некоей сетью, которую каждый плетет по-своему, не понимая всего узора», и, возможно, вы придумаете свою Эвиту, свои объяснения и свой текст. Так, я, прочитав, что герои романа называли труп Эвиты Персоной, нашла в этом юнгианские мотивы, хотя вряд ли их видел там автор.
Я Ее люблю, сказал он себе. Он любит Персону и ненавидит Ее. И не находит в этом ни малейшего противоречия.
Или видел, потому что человек, поставивший эпиграфом к последней главе цитату из Леви-Стросса, способен на всё.
«Святая Эвита» - такое переплетение сюжетов, наблюдений и эмоций, такое масштабное осмысление жизни автора, исторического персонажа и истории целой страны, что я теряю слова и остаюсь наедине с восхищением перед гением. Во мне нет любви к Эвите, но и равнодушия тоже уже нет. И Аргентина для меня теперь больше, чем страна на юге Латинской Америки, со столицей в Буэнос-Айресе и значительной украинской диаспорой.
Марио Варгас Льоса написал о романе так: «Святая Эвита” должна быть запрещена... или прочитана немедленно». Читайте, пока не запретили.