Больше рецензий

Zatv

Эксперт

Эксперт Лайвлиба

24 января 2014 г. 17:13

311

4.5

Я уже писал и повторюсь вновь, Алексей Иванов – это уникальное явление в русской литературе. Его романы «Сердце Пармы» и «Золото бунта» по масштабности и силе вполне сравнимы с текстами Л.Н.Толстого.
Но если Лев Николаевич, все-таки, иногда думал о своих читателях, то Иванова, похоже, они совершенно не волнуют. Добрая половина «Золота» написана на местных диалектах без всяких пояснений и сносок. И остается только догадываться кто такой «водолив» и что делает на барке «подгубщик». Вот, например, описание вогула Шакулы.
«Шакула был ясачным вогулом и вправду жил лесом: бил зверя, ставил силки, собирал ягоды и травы, брал дикий мед и живицу, обколачивал кедры, драл лыко… А еще Шакула понемногу курил смолу и гнал деготь, плел вентери, корзины и морды, вертел клячем витвины – веревки из гибких виц, резал из сучков клевцы на бороны, гнул пестери, туеса и коробы, мастерил из бересты обувь – верзни, бахоры и бредовики, строгал всякий мелкий щепной товар – ложки и кочедыки, бутырки и калганы…».
Но в этом, наверное, и заключается ценность «Золота». Думая только о полноте выражения своих мыслей, Иванов добился уникального погружения в текст и описываемую эпоху. Читая его, иногда ловишь себя на мысли, что непроизвольно упираешься ногами в пол. Настолько явственно описан сплав по весенней Чусовой, каждый поворот, каждая скала-боец, что кажется, будто сидишь на барке, в брюхе которой несколько сот тонн чугуна, и все, что есть у тебя против этой стремнины – только сила четырех десятков бурлаков на потесях, да знание, передающееся от деда к отцу, а от отца к сыну.
***
«Золото бунта» имеет очень редкую структуру – он однолинеен, и все происходящее мы видим глазами Остафия Петровича Перехода или просто Осташки, сына погибшего на сплаве Петра Перехода. Сплавщики – элита Чусовой, за одну ходку по десятку раз играющие со смертью. И когда Осташка в первый раз без бати вел барку, то от страха не стеснялся вслух вопить «Лодью несгубимую» ибо не затормози барку затопленные кусты – смерть, пошел обходить подводный валун справа – смерть, не выгребли бурлаки после бойца – смерть. И сколько бы не передавалось сплавное искусство в поколениях, все равно, каждая пятая барка не доходила до нижних пристаней, давая работу святому Трифону Вятскому, собирающему души утопших мужиков.
А когда надо пройти несколько десятков скал и под каждой из них может закончиться твой путь, то и на жизнь начинаешь смотреть иначе. Смерть становится настолько обыденным делом, что уже не трогает ни баба, снесенная потесью при спуске барки, ни бурлаки, тонущие в холодной весенней воде, ни приказчики, рубящие топорами пальцы и кисти рук, у хватающихся за борт лодки, ибо стоит только на миг задержаться на стремнине, как сразу же многотонная махина разметает тебя в щепки и отправит на дно.
Но все равно, умирать раньше времени никто не хочет, оттого и надеются кто-то на заговор, кто-то на молитву, кто-то на судьбу… А кто-то на бесов, которых умилостивляют украденными душами вогульские шаманы.
Петр Переход был из старообрядцев и надеялся только на Бога. Оттого без сожаления и пожертвовали им, разбив о боец барку, когда надо было спасти одного из братьев Гусевых, особо отличившегося во время пугачевского бунта. И мало того, что пожертвовали, так еще и поклеп возвели, что мол сделал это он по злому умыслу. И некому за Перехода старшего затупиться кроме оставшегося сына.
Вот и получилось, что Остафий превратился в хумляльта. По вогульски это значит, что он не умрет, пока не достигнет своей цели. А цель у него была одна – пройти скалу Разбойник отуром (задом наперед) и доказать, что барку отец не топил, и гибель его была подстроена. Но если бы дело было бы только в барке, то можно было бы на все плюнуть и забыть. Сплавщическая слава сына со временем стерла бы всю хулу с батиного имени. Только в дело вмешались два бочонка с золотом – пугачевская казна. Спрятал ее Переход-старший от лихих людей и даже сыну не сказал где.
***
Золото бунта невольно становится стержнем всего романа. Его ищут, за него убивают, его меняют на душу. Но никому оно не приносит счастья и успокоения. Оттого и Осташа, найдя батин клад, оставляет его на месте, только побольше присыпав землей.

Сильный роман. Единственное, что показалось не очень логичным – винтовка главного героя, упорно не желающая стрелять в чужих руках. Да и в морок, наведенный на десяток бывалых вояк, тоже верится с трудом, но это совершенно не влияет на итоговую оценку романа.
Лет через тридцать, поставят на одну полку с «Анной Карениной». )

Комментарии


Но если Лев Николаевич, все-таки, иногда думал о своих читателях, то Иванова, похоже, они совершенно не волнуют.


Думая только о полноте выражения своих мыслей, Иванов добился уникального погружения в текст и описываемую эпоху. Читая его, иногда ловишь себя на мысли, что непроизвольно упираешься ногами в пол.


Сильный роман


Точно такие мысли меня посещали при чтении "Сердца Пармы". Нет, в любом случае читать Иванова буду еще. Спасибо за рецензию!


Я вам сразу так и написал. Вполне достойное чтение. )


Дело привычки :-)

2744255-R3L8T8D-500-atkritka_1387166922_


Это как понимать? )


А так, что лет 100 назад все ивановские диалектизмы были стандартной современной лексикой в определённой местности. Дайте почитать эту аткрытку какой-нибудь бабуле из Вятки, она отреагирует небось так же, как и вы. :-)

Ну, это просто к слову пришлось :-) Я сама когда "Сердце Пармы" читала, после первой же страницы пошла гуглить диалектизмы и первыми гугловскими ссылками нашла только комментарии о том, что читателям ничего не понятно. :-)


Единственное, что показалось не очень логичным

Не люблю мистику. И хотя у Иванова она вполне органично вплетена в повествование, все равно царапает. Но может этот миллиграмм уродства и делает книги Иванова такими красивыми?


Мы живем в эпоху культурного постмодернизма, где расширение реальности - стандартный элемент повествования.


Стандартное в какой-либо период развития - не всегда полезное улучшения для даже восприятия не то что понимания или углубления. Поначалу, да, развлекает, типа пальчика Пелевина.