2

Критиковать - значит доказывать автору, что он не сделал этого так, как сделал бы я, если б умел.
Этот афоризм К.Чапека, когда он адресован философской литературе и, кажется, научной литературе вообще, - обретает свойства парадокса. Попробуем переадресовать его данной книге В.Васильева на примере следующих возражений:

подтверждаю, что это не мой выбор...

Профессор Вадим В. Васильев (можно встретить такую "англоязычную форму" его имени) - это не Дэвид Дж. Чалмерс (кстати, переведённый им же); В.В.Васильев - известный специалист по истории зарубежной философии и один из инициаторов "аналитической традиции" в "отечественной философии" последних двух десятилетий. Эти выражения в кавычках, однако, выглядят спорными, в чём-то неудачными. О статусе современной аналитической философии хорошо высказался Г.Х.фон Вригт: 1) хотя в целом это движение распространилось по всему миру и культивируется отнюдь не только в англоязычных странах, оно в основном продолжает оставаться проявлением англо-американского культурного влияния; 2) вторая вещь, поражающая при рассмотрении аналитической философии наших дней, это её крайняя разнородность. (Кантовский сборник. 2013. Вып.№2(44). И третья вещь, которую следовало бы отметить, это калькированность дискурса, т.е. "наша традиция", если она всё-таки формируется, - это калька того, что происходит в англо-язычном мире.

Книга "Сознание и вещи: Очерк феноменалистической онтологии" специфична всем этим не только в контексте "нашей традиции". Она отсылает и к привычному (в свете нашей образовательной школы), классическому философскому "штилю". В соответствии со своей масштабной историко-философской работой , Васильев выступает защитником здравого смысла, и с этой позиции пытается решать фундаментальные проблемы, без оглядки на что-либо ещё:

Мы показали что такие установки здравого смысла, как убеждение в том, что мы воспринимаем сами вещи, а не их образы, что вещи существуют независимо от нашего восприятия, что физическое объяснимо физическим, что другие люди обладают сознаниями, что в мире ничего не происходит без причины, что наши желания и чувства могут влиять на поведение, что мы можем волевым усилием самостоятельно производить и воспроизводить идеи и что мы несём ответственность за собственные действия, хорошо сочетаются между собой.

С точки зрения здравого смысла, всё это звучит, как анахронизм. Васильев не апеллирует к научной картине мира (не будем говорить даже просто о физической), не ставит методологические вопросы (кроме титульной феноменологии), не предлагает собственной модели сознания (по типу, является ли моё "тело" "вещью"?) - вот почему "не Чалмерс"! Философия уже сто лет как не способна cформулировать ни одной общей проблемы, более того, - у нас до сих пор нет общепринятых теорий познания, понимания (коммуникации) или обучения. И в "трактате" Васильева, что не удивительно, нет системного, информационного или кибернетического подходов (кроме очередного обращения к Китайской комнате Дж.Сёрла) - нет и других из относительно недавних, уже зарекомендовавших себя научных парадигм.

Автор схематично передаёт структуру книги списком из вопросов, подобных тем "безответным вопросам", на которые Будда хранил благородное молчание: 1) Является ли сознание физическим? 2) Порождает ли мозг сознание, и если он действительно порождает его, то 3) каким образом? 4) Супервентно ли сознание на мозге? 5) Может ли сознание каузальным образом влиять на само себя? 6) Влияет ли сознание на поведение? 7) Почему функционирование мозга сопровождается сознанием?

Только одной естественнонаучной теории в работе Васильева всё же находится место - эволюционной парадигме. Но теория эволюции никогда не была метафизическим проектом, и поэтому в рамках спекулятивной философии её применение не имеет оснований. Укажем на высказывания родоначальников логического позитивизма о смысле эволюционизма:
К.Твардовский пишет: Человечество подвержено законам эволюции, результаты его деяний подвержены ей также, но [понятие] эволюции никогда нельзя применять к вещам, которые независимы от человечества. Ведь даже если бы не существовало человечество и ничего ему подобного, тем не менее было бы истиной, что дважды два - четыре, или же, что ближнего следует любить. Разве что тогда бы эти истины не были бы высказаны и не нашли бы применения в практике.
Л.Витгенштейн пишет: 4.1122 Дарвиновская теория имеет не больше отношения к философии, чем любая другая естественно-научная гипотеза. А в работе Culture and Value: The real achievement of a Copernicus or a Darwin was not the discovery of a true theory but of a fertile new point of view / Подлинным достижением Коперника или Дарвина было не открытие истинной теории, но создание плодотворной новой точки зрения.

Васильев ставит мысленный эксперимент:

Существа первой группы в момент времени t1 полностью идентичны друг другу, хотя они пришли к своим нынешним идентичным состояниям разными путями. При этом у них нет никакого внутреннего мира. Существа второй группы тоже идентичны друг другу в t1 в физическом плане, хотя у них тоже была разная история. Но у них есть внутренний мир воспоминаний и других квалитативных состояний, который, как мы уже знаем, будет влиять на их поведение. Допустим также, что на всех существ из первой группы в момент времени t1 оказывается одинаковое воздействие. Одинаковое воздействие оказывается и на всех существ второй группы. В этих условиях все существа первой группы будут вести себя одинаково, а вот существа второй группы - по-разному. Существа первой группы будут генерировать поведение А, а существа второй группы - А, B, C, D, E. Наконец, предположим, что в этих природных нишах в момент времени t2, на которых приходится продуцируемое нашими существами поведение, с равной вероятностью может произойти одно из пяти изменений, приводящих к тому, что одно из перечисленных действий - A, B, C, D или E - окажется губительным для этих существ. Мы видим, что в такой ситуации у популяции существ, обладающих субъективным опытом, стопроцентные шансы на выживание, тогда как у существ, лишенных его, они равны 80 процентам. Значит, при прочих равных условиях наличие сознания может давать эволюционное преимущество в изменчивой среде. Сознание - это не случайно закрепившаяся аномалия, а такое качество, которое может реально способствовать выживанию каких-то популяций и служить залогом их биологического успеха в мире.

Нельзя быть уверенным в том, что насекомые обладают субъективным опытом (опять же, с точки зрения здравого смысла); но даже если бы не появился такой эволюционный продукт как человек, способный обвинить насекомых в отсутствии сознания, они продолжали бы идти все эти миллионы лет к своему "биологическому успеху". Жизненные процессы - необратимые процессы, и никакая наивная "философско-логическая" экспликация не способна их объяснить. С определённой вероятностью можно утверждать, что переход первых млекопитающих к ночному образу жизни способствовал появлению такого преимущества, как новая кора головного мозга (неокортекс). И это эволюционное объяснение.

Странно, но в "трактатах" по аналитической философии сознания до сих пор не проводился последовательный анализ процессов "бессознательного интеллекта" (unconscious thought theory) - так называемого реального мышления. Как экспериментально показывают нейронауки, эти процессы детерминируют не только поведение человека, но и его субъективную реальность, подтверждая иллюзорность интуиции, свободы воли и даже собственного Я. Если допустить существование неосознаваемых процессов, которые пока не прояснены, мы оказываемся внутри самой проблемы объяснения каждого индивидуального опыта.

В заключение Васильев предлагает собственную программу "локального интеракционизма". Каждый современный "-изм", как и всякий постмодернизм, это попытка сделать шаг из пропасти; хотя, казалось бы, логичней наоборот. Локальному интеракционизму, как видно, ещё предстоит выдерживать "умелую" критику и полную проверку (если таковые вообще возможны). Но на данном этапе проще отделаться одной классической цитатой :

Метафизика не только в целом, но и во всех своих частях должна быть наукой, иначе она ничто, ибо как спекуляция чистого разума она вообще-то имеет только одну опору - всеобщие воззрения. Однако вне метафизики правдоподобие и здравый человеческий смысл могут, конечно, иметь своё полезное и правомерное применение, но по совершенно особым основоположениям, значение которых всегда зависит от отношения к практическому.