3.5

Удивительно все-таки, насколько определенные художественные образы из массовой культуры закрепляются в общественном сознании.
Публика настолько привыкла к кинематографическому варианту этой истории (уединенная готическая разваливающаяся башня, грозовая ночь, колоритно подволакивающий ногу ассистент-горбун, маниакальное, на грани безумия IT'S ALIVE, выкрикиваемое в небеса), что среднестатистический потребитель (я), решивший ознакомиться с литературным первоисточником, может впасть в нешуточный диссонанс, обнаружив, что в книге нет ни башни, ни грозовой ночи, ни ассистента-горбуна и даже IT'S ALIVE никто не кричит в исступлении.
НЕТ СЕРЬЕЗНО
Ни одного it's alive за всю книгу.
Я никогда не чувствовала себя настолько обманутой.

По странному стечению обстоятельств, легенда, окружающая создание книги, гораздо более широко известна, чем события, происходящие в самой книге непосредственно (ай мин, масса людей искренне считает, что Франкенштейн - это имя монстра, ffs).
Вы наверняка знаете эту историю: Мэри, ее малахольный поэтический будущий муж Перси Биш Шелли, его сердечный дружочек Байрон

и врач последнего, Джон Полидори, отправились в вакацию к Женевскому озеру, провести время в высокодуховных увеселениях, подобающих английской золотой молодежи, но погода всю дорогу была настолько ни к черту, что никто не мог сделать и полшага от благословенного тепла камина и, дабы скоротать как-то время и не совсем впустую растратить отпуск, находчивый Байрон предложил каждому из компании написать по страшному рассказу.
Мэри подошла к заданию ответственно и накатала 200+ страниц. Этому взрыву небывалой продуктивности предшествовало, разумеется, привидевшееся ей загадочное сновидение про безумного ученого, собиравшего из разрозненных кусков некое существо, и таинственный двигатель, после включения которого в существе затеплились признаки жизни. Ну т.е. КОНЕЧНО в уравнении будет присутствовать сонная греза, мы тут про готический романтизм 19 века говорим или нет, в конце концов, господи, какое уважающее себя готическое произведение того времени обходилось без приличествующего ситуации мрачного сна.

Мэри было 18 лет, когда она написала "Франкенштейна", и - несмотря на полученное ею исключительное по меркам того времени образование, за которое надо сказать спасибо ее матери, известной феминистке Мэри Уолстонкрафт, и отцу крайне либеральных взглядов - эта наивная незрелость не просто заметна, она натурально костяк произведения составляет.
Гораздо позже, в 1831, Шелли опубликовала здорово переработанный вариант, и именно он является "каноническим", и именно его я читала, но даже в этой версии, написанной не восемнадцатилетней барышней с исключительной степенью ОБВМ (let's be real, учитывая ее в высшей степени поэтическое окружение, она другой быть просто физически не могла), а ~33летней женщиной, которая, хотелось бы думать, кое-что в этом мире уже начала понимать, каждая страница буквально криком кричит про ВОСЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ и НАИВНАЯ РОМАНТИЗАЦИЯ ЖИЗНИ (это довольно скверные вещи сами по себе, а уж в сочетании).
Но нельзя, конечно, возлагать вину целиком и полностью на юность, неопытность и тепличное воспитание Мэри. Давайте лучше вместо этого возложим ее (вину) на то, насколько явно "Франкенштейн" относится к зубодробительному сраному романтизму.

Ннннннгггххххъ романтизм.
Каждая буква в романе пропитана им, каждое утомительно ненужное описание красот природы (я понимаю, что не мне - великому любителю избыточных деталей и "лишних" слов - критиковать чью-то пышную многословность, но в самом же деле. всему должен быть разумный предел), сама структура. Это история в письмах, которые капитан корабля отправляет сестре в родную Англию, с типичными для жанра подуровнями "рамочной композиции" - в одном из эпизодов в истории, которую капитан корабля записывает со слов своего загадочного друга Виктора Франкенштейна, появляется история, которую Виктору Франкенштейну рассказывает в свою очередь созданный им монстр, а в этой истории - следите за руками - мы наблюдаем за историей семьи, за которой мерзкий монстр-вуайерист следит через дыру в стене дома в течение аж целого года. Рассказ в рассказе в рассказе

Все персонажи - все они, до единого - принадлежат к романтическим героям 1000%, каждой косточкой, до последнего вздоха. Т.е. вся книга полна тонко чувствующих природу, поэзию и душу мира индивидов со сложнейшей душевной организацией, вы знаете, как оно бывает. Каждый готов на ровном месте пуститься в многостраничный монолог о природе одиночества и красоте окружающей местности, решает все проблемы безотказным методом "в любой непонятной ситуации рыдай слезами и падай в нервные припадки".
Хуже всего, разумеется, протагонист, наш illustrious Victor Frankenstein.
Господь милосердный.
Более эгоцентричного, нервного, самодовольного, жадного до внимания, заносчивого хлюпика мало кому доводилось встречать (надеюсь, что и мне не доведется более никогда).
В день своей свадьбы этот омерзительный слизняк замечает, что его невеста чет приуныла, и немедленно запрещает ей печалиться: “You are sorrowful, my love. Ah! if you knew what I have suffered, and what I may yet endure, you would endeavour to let me taste the quiet and freedom from despair that this one day at least permits me to enjoy.”
"Ты печалишься, любовь моя, НО ПОДУМАЙ ОБО МНЕ. УЖ МНЕ-ТО ЯВНО ТЯЖЕЛЕЕ ПРИХОДИТСЯ О КАК Я СТРАДАЮ И БУДУ СТРАДАТЬ ЕЩЕ СИЛЬНЕЕ. ПРЕКРАТИ ГРУСТИТЬ И ПЕРЕТЯГИВАТЬ ВНИМАНИЕ НА СЕБЯ. ВСЕ ДОЛЖНО БЫТЬ ТОЛЬКО ОБО МНЕ"

Потому что как это так, совершенно недопустима даже мысль о том, что он хотя бы на секундочку не пуп мироздания, что жизни его родных не вращаются вокруг драгоценного него 24/7, и что другие люди тоже умеют испытывать грусть.
После смерти означенной невесты он продолжает страдать: "no creature had ever been so miserable as I was; so frightful an event is single in the history of man."
Sure, Jan.
Ты ведь уникальная особенная снежиночка и ни один другой человек на планете Земля не переживал смерть близких (ну а если и переживал, то горе этих смердов не идет ни в какое сравнение с утонченным горем нашего изысканного, деликатного, тонко чувствующего страдальца Виктора).
Надо ли удивляться, что эта бесконечно ноющая - и бьющаяся в нервных припадках по поводу и без, обязательно упомянуть нервные припадки - тряпка, задумав потягаться с богом, создала пугающего идентичного себе во всем, что касается душевного склада, ноющего эгоистичного монстра.
Монстр, погубив всю семью Виктора, самого Виктора и попавшую под раздачу горничную, сокрушается о том, что "конечно, они страдали, НО КАК НЕВЫНОСИМО СТРАДАЛ Я. муки совести! было НЕВЫНОСИМО их убивать, я так ТЕРЗАЛСЯ".
¯\_( ಠ_ಠ)_/¯
Я большой поклонник Сурового Нордического Превозмогания, мне глубоко отвратительно такое вот нытье.

Из всего вышеизложенного вам может ненароком показаться, что это довольно скверная книга и нет в ней ничего, заслуживающего внимание.
Но это не так.
Мне было, например, безумно интересно обнаружить, насколько это женская (за неимением лучшего определения) история.
Несмотря на то, что Мэри явно отчаянно пыталась подражать своим литературно одаренным друзьям-мужчинам, сделала мужчин центральными персонажами своего произведения и задвинула женщин на настолько второстепенные роли, что их в сюжете и вовсе будто нет, на страницах правят бал исключительно женские опыт и восприятие мира.
Франкенштейн приводит в мир новое существо - и чувствует по отношению к нему только сумбурное отвращение. Осознание своей ответственности за собственное создание и муки совести по поводу того, насколько неподготовленным оно столкнулось с враждебным миром. На момент написания "Франкенштейна" у Мэри уже был полугодовалый сын и я понятия не имею, насколько хорошей она была матерью, но размышления о материнстве ("оно родится, а я его не полюблю, чо делать дальше") возникают у большинства женщин в какой-то момент, мне кажется.
Красной линией проходящая через весь роман идея о том, что, какой бы прекрасный внутренний мир у тебя ни был, никто не захочет знакомиться с ним, если тебе выпало родиться в теле, презираемом обществом. Конечно, тут можно увидеть вариацию античных представлений о красоте (в прекрасном теле - прекрасный дух, вот это все), но как же это резонирует с закрепощенным положением женщин в истории. Никто не принимал всерьез женское искусство - в "Своей комнате" Вирджиния Вулф вспоминает некоего пастора, написавшего в газету пламенное эссе о том, как бабе не дано обладать шекспировским даром ныне и присно и во веки веков, а на вопрос заинтересованной читательницы "но почему", снисходительно пояснившего, что, мол, кошек в Рай не пускают, хотя и у них есть "какое-то подобие души". Масса писательниц публиковали свои книги под мужскими псевдонимами, чтобы широкая общественность не отмела их творчество презрительно на основании одного только пола автора. Сама Шелли изначально опубликовала "Франкенштейна" анонимно.
Можно найти тысячу трактовок центральных тем романа, но мне нравится видеть их так - как хорошо завуалированные переживания женщины, живущей в глубоко патриархальном обществе.

Так что да. Мне не пришлись по душе ни стиль, ни композиция, ни персонажи (ugh), но я могу понять, почему "Франкенштейн" - это литературное достояние своей эпохи.