2

- Всё, - я больше не могу, - заявила под Новый Год одна моя знакомая. - Я его ударю, или матом пошлю, или не знаю, что сделаю...
Есть у неё поклонник, а у него - страстная любовь. Посему он с утра до вечера забрасывает её смсками и письмами, звонит по двадцать раз на дню, шлёт подарки и настаивает на ежедневных встречах. Барышня уже не знает, куда деваться. А все вокруг её гневно осуждают - "у него же такая любовь!"
"Сначала он мне нравился, - рыдала она у меня на плече, - но теперь я видеть его не могу. Он всё делает, как мне неудобно. Вообще меня не слышит и не видит. Не могу я соответствовать тому идеалу, который он создал в своём воображении. Я хочу нормальных человеческих отношений".
Да простят меня страстные поклонники хорошего немецкого писателя Эриха Марии Ремарка, но этот житейский казус я постоянно вспоминала, читая его письма. Вообще я не большая любительница писем, и во многом солидарна с рецензией telans . Но попутал бес, вернее, достали некоторые экзальтированные поклонницы Ремарка, гневно осуждающие "суку, которая не оценила ТАКУЮ любовь". Перипетии романа Ремарка и Дитрих я более-менее знала, к Марлен привыкла относиться с почтением, и концы с концами у меня не сходились. Теперь сходятся.
Есть очень большая разница между жизнью и литературой. То, что очень красиво и волнующе смотрится на бумаге, может безмерно раздражать в жизни. Не говоря уже о том, что из красивых слов автоматически не следуют красивые поступки. Обсуждать письма Ремарка немного неловко: не для того они написаны. Но раз уж текст опубликован, пару слов скажу.
Первое, что неприятно меня удивило, слащавость. Нет, я понимаю, что сама в письмах к любимому существу пользуюсь всякими смешными словечками, обсуждаю ерунду и обсасываю всякие детали, интересные только двоим (или мне одной). Но как-то уж совсем это невыносимо:

Выше, еще выше! Волна голубая, волна зеленая! Летите — летите с пеной, с белой пеной в гривах! Ах, эта вечная оседлость! Беспокойство — вот удел наш и наше счастье. И если я с таким отчаянием взываю к тебе… — кто бы вернул мне счастье взывать, чтобы желаемое тысячекратно исполнялось… ибо только в тебе исполнение всех желаний, любимая Фата Моргана Господня…

Господи Иисусе, вот если бы можно было сношаться по телефону! Это был бы прогресс. Я не изменяю, немыслимое дело! Я погиб самым грандиозным образом! И слава Богу! Ось жизни моей!

Второе: абсолютная бессодержательность. Мыслей ноль. Ремарк считает Дитрих дурой? Это он зря, достаточно почитать её книгу. Может, она не светоч мысли и не величайший философ нашего времени, но далеко не глупа.
Третье, я никак не могла отделаться от ощущения, что один человек приписывает другому свои мысли:

Я думаю, нас подарили друг другу, и в самое подходящее время. Мы до боли заждались друг друга.

Мы просто невероятно подходим друг другу. Мы в равной степени анархичны, в равной степени хитры, понятливы и совершенно непонятливы, в равной степени люди деловые и романтичные (не говоря уже о беспредельной, восторженной преданности китчу во всех его проявлениях), мы в равной степени любим прекрасные драматические порывы и столь же безудержный смех, мы в полном восторге от того, что в любое время видим друг друга насквозь и точно так же в любое время запросто можем попасться на удочку друг другу, мы…

Вот это «мы» бесконечно смущает. Как и попытка рассказать другому человеку, какой он. И главное, всё это выглядит, как набор слов, ничего не объясняющий. Ремарк в своих письмах вообще всё время ускользает, прячется за слова. Много красивостей:

Все постепенно слилось в одну премерзкую тоску, на которой я повис, как на парашюте

за которыми не видно обычных человеческих переживаний. Всё гипертрофировано, все невероятно преувеличено, словно автор писем стоит на сцене и читает душераздирающие монологи, словно актёр он, а вовсе не Дитрих.
Надо сказать, и в романах своих Ремарк наименее убедителен в любовных сценах, в описаниях отношений. Но на фоне пафосных писем это даже удобоваримо.