5 Свобода — это возможность сказать, что дважды два — четыре. Если дозволено это, все остальное отсюда следует.

Кажется, что утопия и антиутопия — антонимы, однако, они оказываются достаточно близкие по значению. Оба слова образованы с помощью отрицательных приставок: у-топия, у — не место, топия — место, которого нет). Когда утопия становится реальностью, местом, которые есть — она становится антиутопией — чем-то противоположным самой себе.

Вспомним первую утопия, сочинение Томаса Мора, который придумал этот термин. В нем многие предложенные мыслителям схемы управления и взаимодействия между людьми выглядит не совсем гуманно: вы не имеете права без разрешения вышестоящих органов куда-либо уехать. Если такое произойдёт два раза, то вы автоматически станете рабом, к тому же у вас нет никакой частной жизни, так как вы практически всегда находитесь среди людей. Правда, вы ее и не хотите…

Основной причиной, по которой систему Мора нельзя считать идеальной, можно назвать то, что она выглядит невозможной для осуществления — именно из этого конфликта между мечтой и реальностью и вырастает антиутопия. Действительно, читая про идеальные политические устройства, невозможно не задуматься насколько все это осуществимо, и за счет каких жертв — основной, как правило, становится личная свобода каждого. Правда, отнять свободу можно по-разному это можно увидеть, если сравнить “О дивный новый мир” Хаксли и “1984”.

Различия и вправду значительные. Оруэлл убежден, что книги будут уничтожать, а по мнению Хаксли, они просто будут никому не нужны. Оруэлл думает, что на человека будут воздействовать насилием, а Хаксли же уверен, что его поработят за счет его любви к удовольствию. Неслучайно Хаксли, который преподавал Оруэллу французский язык, пишет в одном из писем. “Может ли на самом деле политика “сапога, стоящего на лице”, продолжаться бесконечно? Кажется сомнительным, я считаю, что правящая олигархия найдет менее сложные и затратные способы правления и удовлетворения своей жажды власти.” [письмо от 21.10.1949]
Но есть и то, что объединяет два романа: отчетливая иерархия социального устройства.

Мир 1984. В романе представлена классическая модель подавления свободы. События происходят, как ни странно, в 1984 году в Лондоне, который находится в провинции тоталитарного государства Океании. Океания постоянно воюет с Евразией и Остазией (такими же тоталитарными сверхдержавами). Война ведется за спорные территории, которые переходят от одного государства к другому. На самом же деле, эта война имеет одну единственную цель — держать всех людей в страхе и оправдывать их нищету, ведь запуганными, бесправными людьми легче управлять.

Возлюбленная главного героя, Уинстона Смита, Джулия даже предполагает, что власти Океании сами организуют бомбардировки своей страны. Помимо войны, существуют и другие способы контролировать людей: тотальная слежка за каждым и, конечно, око большого / старшего Брата. Океания становится паноптикумом— идеальной тюрьмой. Проект такой тюрьмы придумал Иеремия Бентам. По его задумке, она должна представлять собой цилиндрическое здание, в центре которого находится стражник, невидимый для заключенных. Они не могут знать, когда именно за ними следят — от этого появляется ощущение, что за ними наблюдают постоянно. В подобных условиях находятся и жители Океании, которые не только не видят большого брата, но даже не представляют кто он. Партия следит за действиями, за мыслями, их предполагается контролировать с помощью новояза— особой формы языка, который исключает слова противоречащие идеологии, и не допускает многозначности. Словарь новояза постоянно уменьшается, а если в нем появляются новые слова, то для того, чтобы короче выразить более длинные фразы.

Мыслепреступлениев Океании считается самым серьезным нарушением. Одним из них является любовь. Жители Океании должны придерживаться пуританских взглядов — для этого даже создали молодежный антиполовой союз, где молодым людям внушают неприязнь к любви и половым связям. В брак они вступают только для того, чтобы продолжать род, но и от этого в будущем планируют отказаться перейдя на искусственное оплодотворение. Так у людей не остается никакого личного пространства, абсолютно все сферы их жизни контролирует партия.

Многие исследователи (к примеру, Эрих Фромм) видят в книге Оруэлла явные отсылки к происходящему в Советском Союзе, и небезосновательно сам писатель называл себя демократическим социалистом. В это определение он вкладывал отрицание всякого режима, который препятствует человеческой свободе; таким он видел и режим в СССР. В 30-40 годы XX века, правдивые репортажи о происходящем там были редки. О том, что происходит в стране строящегося социализма можно было судить по редким статьям, которые впоследствии повлияли на Оруэлла и на его роман.

Любая тоталитарная система стремится к подавлению, к сокрытию фактов и обесцениванию человеческой жизни. Как правило, в каждом антиутопическом произведении есть герои, которые пытаются противостоять государственной машине. Интересно, что и здесь сюжетная основа одна и та же — любовь — она лежит в основе разрушения автоматизма восприятия и выхода за рамки догматов. Это неудивительно, так как это чувство во многом иррационально, оно обнажает разность между людьми, подчеркивает индивидуальность. Неслучайно во многих тоталитарных антиутопических государствах именно от понятия семьи и романтической привязанности пытаются избавиться, сводя отношения между мужчиной и женщиной к удовлетворению сексуальных потребностей и осуществлению репродуктивные функции.

Оруэлл демонстрирует отношение между Уинстоном Смитом и Джулией — в их чувствах и заключается революцияи борьба с властью, но эта линия в мире романа “1984” обречена на провал. В министерстве любви путем психологического прессинга и физических пыток, главного героя заставляют отречься от всех убеждений, причем это отречение не только на словах. Система так устроена, что человек отрекшись от убеждений действительно начинает верить в идеи, которые пропагандирует большой / старший Брат. Таким образом, Оруэлл показывает читателю, что из тоталитарной системы может не быть выхода; сопротивление одного человека ничего не значит, а идеология, развернувшаяся не просто на уровне отдельных государств, но на уровне всего мира, становится тем механизмом, который невозможно повернуть вспять от этого нас и предостерегает Оруэлл.