4

Перед тобой избивают человека, а ты думаешь: ну? На сколько звездочек потянет? «A Kestrel for a Knave» — хорошая повесть, но с ней, как и с любой шоковой социальщиной, хочется быть осторожнее, лишний раз спросить себя — это я сейчас книгу похвалю или собственную склонность к эмпатии? Потому что история беспросветная: был у отрока дом, мать, брат, а семьи не было. Зато была пустельга в сарайчике. Тут бы и начаться сусальному «мы с тобой против всех», но... пустельга. На врагов ее не натравишь (если не с мышами враждуешь), а что касается дружбы — кто ты такой, чтоб до дружбы с тобой снизошла птица, умеющая вот так делать?

Если без шуток, то у Билли Каспера выбор не очень широкий: ненавидеть окружающий мир активно либо стоически. Причем неизвестно, какое из двух зол меньшее: в бывших мальчиках для битья, которые становятся инквизиторами, хорошего мало, но от вторых — все терпящих — вообще оторопь берет. Особенно от тех, кто сводит все к подобию Стокгольмского синдрома: дескать, бренчал я по молодости на гитарке — благо, старик мой из меня дурь эту выбил, а гитарку пропил; вырос я человеком. Проблема не в том, что школьник, которому библиотека рекомендует эту книгу, а Британский институт кино — ее экранизацию, увидит в них немало бытового насилия, — скорее в том, что воспылавший гневом против этой безысходности читатель, склонный выдирать страницы с неугодными концовками и додумывать их на свой лад, упрется здесь в полную невозможность хэппи-энда. В послесловии Хайнс вспоминает, как сценаристы пытались адаптировать развязку, чтобы детства чистые глазенки не стекленели от ее созерцания, — но так ничего пристойного и не сочинили. Писатель тоже рефлексирует: может, стоило добавить в повесть чуть-чуть любви? Но это все равно что с любовью обставлять дом, который через час снесут.