2

...твоими устами буду судить тебя.
(Лк., 19:22)

Писатель – всего лишь карандаш, которым эпоха выводит необходимые ей слова.
В чем тут дело - в эпохе ли, в карандаше ли, а может, и в той, и в другом, но совместная их работа вышла сродни неприличному анекдоту на злобу дня. Соседняя эпоха, да что там - соседнее десятилетие, а может и соседняя пятилетка, забудут его, а прочитав где-то, лишь ужаснутся пошлости и даже не хихикнут ни разу.
Слишком зол автор на эпоху - и зол некрасиво, сам будто сливаясь с тем, что так его раздражает. Слишком в своей злости привязан он к этой эпохе. Не удалось ему освободиться от мелких дрязг, взаиморасчетов, пеней.

Мы слушаем певцов, лишенных голоса и даже слуха... политики, за всю свою деятельность не принявшие ни одного верного решения... ученые, не замеченные ни в одном... серьезном исследовании... «властители дум», утонченная творческая интеллигенция, старательно выполняющая функции козла-провокатора, ведущего покорное стадо на заклание.
Да, именно так устроен мир этой книги. Пустыня. В которой если и найдется Человек, то тотчас же умрет. Ты думаешь, читатель, что можешь стать исключением? Автор огорчит тебя:
Мы живем в эпоху, когда антигероем может стать каждый.
Т.е. раньше-то по-разному было, хорошее было, красивое, творческое - мало, но было. Теперь не так. Теперь все грязь и вонь. Такая уж эпоха. Такое уж это общество - богема, писатели - толстые функционеры или худые бумагомараки.
Гоголь думал, в его эпоху было гадко? Хлестаковы, городничие - тоска. Однако и тогда на всех на них находился ревизор - подлинное, высшее начальство. А теперь?
Представьте себе, будто «приехавшим по именному повелению чиновником из Петербурга», настоящим ревизором, оказывается все тот же Иван Александрович Хлестаков! Представили? Не правда ли, очень современно?
Так что история уволенного со стройки Витьки Акашина, ставшего - по хотению и велению лирического героя романа - всемирно известным писателем (не написавшим даже и одного слова), по мнению автора, не только не фантастична - она чуть ли и не единственно возможна, особенно если речь идет о писателе всемирно известном.
И растет Витька, учится, овладевает постепенно "золотым минимумом начинающего гения" - 12 волшебными фразами, универсальными, точно словечки Эллочки Людоедки, годящимися для любого разговора, кроме интимного, но для него слова вообще не нужны, не правда ли?
Растет на фоне ужасного сора. Не Ахматовского, когда всё - перегной, а болотно-стоячего - когда всё деградирует до насыщенного болотного цвета и запаха. Выпивка; женщины; женщины; еще немного выпивки и опять женщины; дверная ручка - хм, эка изогнулась, как баба в любовном экстазе; выпивка; творчество - эмм... это такая выпивка... с последствиями в виде исписанных страниц и различных похмельных мучений; и опять бабы, бабушки, женщины, девки - то истерящие, то пьющие, но все (даже бабушки) стремящиеся утащить в постель хоть кого-нибудь.
...эротические сцены хоть и имеются, но всего-навсего в количестве, необходимом для раскрытия внутреннего мира героев.
Это автор в том смысле, что мало в романе эротических сцен. Действительно немного, у него же приличный роман, высокохудожественный. Но автор же помнит, кто таков любой читатель - ему бы книжечку в мягком переплете и чтобы «Тихо застонав, она ослабла в его крепких загорелых руках и через мгновение почувствовала внутри себя что-то большое и твердое…»
Поэтому если нужно использовать специальные литературные приемы, как то метафоры, олицетворения и сравнения, автор старается упомянуть женщину и то, что, без сомнения, каждый мужчина о ней думает.

запутаться во временных слоях, как в незнакомом женском белье

Всю жизнь, мужики, я стремлюсь неуклонно
К разверстому космосу женского лона…

Первая фраза в романе – это как первый поцелуй в любви! Он должен обещать такое, от чего твое немало повидавшее и поимевшее на своем веку тело вдруг начинает мальчишески трепетать в надежде на небывалое. Неважно, что в итоге ты получаешь бывалую женскую плоть, в той или иной степени натренированную в любовных содроганиях, и, обливаясь потом в требовательных объятиях, из последних сил борешься за свою мужскую честь.

Тот же самый читатель, судя по предисловию автора ко второму изданию, никак не мог понять смысл странного названия романа. Заботливый автор разъясняет недалекому читателю:
Запрещение варить козленка в молоке матери его – табу из древнего Моисеева кодекса.
И дальше толкует его "расширительно", ведь это хороший повод еще немного отругать эту ужасную эпоху: они вступили в борьбу с природой... они, начав с того, что швырнули народ в палочный социализм, кончили тем, что погнали его той же палкой в дикий капитализм... деятели культуры призывали раздавить гадину (т.е. часть народа) - все эти ужасы и называются "варить козленка в молоке матери его". Вот так, глубокомысленно и многозначительно!
Но если не слушать автора, а читать роман, то окажется, что "не вари козленка в молоке матери его" - всего лишь одна из 12 волшебных фраз золотого минимума. Глубокомысленная снаружи и абсолютно пустая внутри.
Вот и выходит, что книга Полякова и сама оказалась той самой папкой с кипой неисписанной бумаги - только листочки в ней грязные и засаленные. Но что уж поделаешь - эпоха такая!

Все цитаты, выделенные жирным, см.: "КАК Я ВАРИЛ «КОЗЛЕНКА В МОЛОКЕ»", авторское предисловие к переизданию романа "Козленок в молоке".