5 Умереть от счастья

Заранее проигрышная игра писать про текст, в котором годами выверялись каждое слово и деталь. Не для того, чтобы дать оценку – какие тут могут быть оценки, иди себя оцени, оценщик, а для того, чтобы сохранить на память роскошь первого впечатления.
Умопомрачительно долгая завязка – и всё не понять, что за историю тебе рассказывают: вдоль бесконечно унылых страниц плетёшься за Шарлем Бовари, недоумевая, а где мадам и её любовники, и почему так скучно, и что ещё за деревянные подошвы, которыми то и дело стучат барышни из 19-го века! В своём уютном 22-ом, где в ушко нежно шепчет предчувствие ядерной войны, тяжело довериться даже Флоберу. Единственное, что держит сразу, - язык, слишком чёткий и точёный для любого времени, без греха витееватости. Событие сворачивается в предложение, мысль – в слово, а если уж где-то нарисовалась метафора – то это не из любви нежной авторской души к образности, а строжайшая необходимость.
Первый внезапный крючок в душу – сцена операции на стопе руками провинциального докторишки. Рутинное описание, лишённое явного драматического нагнетания, а между тем, в каждой детали концентрированный ужас от предвосхищаемой неудачи. Намёк наивному читателю, расслабленно ожидающему безопасного погружения в уют любовных приключений Мадам Бовари: нет, малыш, будет небезопасно.
Стоит первому крючку зацепиться ненароком, остальные уже ищешь сам и глотаешь с жадностью.
Адски смешная сцена в соборе, где Мадам Бовари и её будущий любовник отбиваются от экскурсии местного смотрителя-гида, жаждущего рассказать, как мастер, отливший соборный колокол, «умер от счастья». Почему Флобер сразу не признался, что он смешной?
И снова переход на ужас: Мадам Бовари постепенно, по хлыстику, по отрезку ткани на платье, по партьере скатывается в долговую яму, не проверяет счетов, доверяет не тем, и ты за её спиной разве что не орёшь: «Остановись!», и бросаешь книгу, идёшь читать новости, чтобы как-то успокоиться, перебить невыносимой реальностью невыносимое книжное.
Но даже смерть главной героини не приносит облегчения, смертью ничего не заканчивается. Флобер не может прекратить кидаться на читателя в последнем, лихорадочном пересказе: а вот чем кончил Шарль, а вот их несчастная дочь, а вот сосед, а вот нищий, если вдруг вы недооценили его значение в тексте. Даже прочитав последнее предложение, не веришь, что это всё, и не напрасно: за последней страницей книги, которую невозможно не перечитывать, следует первая, и из вас двоих конечен только ты.