4

Иннокентий Федорович Анненский - русский поэт, драматург, переводчик, критик, исследователь литературы и языка, педагог и административный деятель образования. Но помимо всего вышеперечисленного, именно его стиховторение Среди миров одно из моих самых любимых, его поэзия для меня практически вся - идеальна, в ней есть глубина, красота, тонкость и интеллектуальность. Анненского-критика мне только предстояло открыть, безусловно, я ждала от ''Книг отражений'' глубины, красоты, тонкости и интеллектуальности, но с точки зрения критика и читателя. Парадоксально, но две книги оказались совершенно разными, если ''Книга отражений'' оказалась интересной, неожиданной и открыла для меня Писемского, то ''Вторая книга отражений'' - разочаровала, оказавшись более чем скучной, нет, там была тонкость и красота, но не захватила, не открыла что-то новое, за исключением главы об Иуде Леонида Андреева и главы о Бранде Генрика Ибсена, в остальном - очень скучно и, в какой-то степени, поверхностно.

Книги отражений

Две Книги отражений это не литературоведение в чистом виде, это именно книги отражений, в том числе и отражение в читателе опыта чтения, а послушать/почитать отражения такого прекрасного поэта как Иннокентий Федорович Анненский всегда в удовольствие. Повторюсь, это не классическое литературоведение с разбором произведения по косточкам, с выделением основной мысли книги и прочих красных линий, проходящих сквозь всё произведение, это такие заметки о прочитанном, порой стилизованные под само произведений, как глава ''Виньетка на серой бумаге к ''Двойнику'' Достоевского'', в которой мглистая туманность рассказа Достоевского нашла отражение в легкой прозрачности и изысканности слога Анненского, он здесь поэт, поэтическая ритмика слышится в прозе и понимаешь, что с ним не нужно света, а только читать и перечитывать строчки в которых растворяется Голядкин - двойник на ''Двойник''. Или необычайносложность в главе ''Бранд-Ибсен'' во ''Второй книге отражений'', там слышится слог Ибсена, отражения пробегают словно рябь по гладкому тексту норвежского драматурга.

Гоголь Исследуя ''Нос'' и ''Портрет'' Н.В.Гоголя короткими, емкими заметками Анненский в конце-концов приходит к тому, что отрицательные персонажи созидаемые внутри самого Гоголя, кристализуясь внутри его души, приобретая свои пошлые черты, ''безмерно населенные глаза'', переживая их внутри себя для Гоголя становится словно лишением иллюзий относительно самого себя, относительно любого человека. ''Нос'' и ''глаза'' - Анненский определяет их как две противоположности: телесность и духовность, как и невозможность их соединения в одном человеке.
Тургенев В главе, посвященной Тургеневу и его поздней повести ''Клара Милич'', очень пронзительно Анненский пишет об умирающем Тургеневе и о его попытках рассказать о том, как уходит от людей Красота, невоплощенная и нелюбимая, но в тоже время после ее ухода остается неуловимый аромат и стоит жить хотя бы для того, чтобы вдохнуть в себя этот аромат ушедшей Красоты - Клары Милич. Тургенев для меня писатель чрезвычайно холодный и стерильный, мне совершенно не близки его нежизнеспособные ''тургеневские девушки'', его революционеры, нигилисты, но в ''Кларе Милич'' сама Клара - это воплощение Красоты, её символ со всеми этими цветами в волосах, она отличается от всех героинь Тургенева и что удивительно, в книге о смерти больше жизни, чем во всех его предыдущих успешных романах и повестях, хотя дыхание смерти в ''Кларе Милич'' ощутимо, как ощутимо и умирание самого Тургенева.
Чехов Разбирая пьесу моего любимейшего Чехова ''Три сестры'' Анненский очень точно подметил особенность стиля Антона Павловича, то, за что я так люблю его пьесы, рассказы и повести:

Чехов более, чем какой-нибудь другой русский писатель, показывает мне и вас, и меня, — а себя открывает при этом лишь в той мере, в какой каждый из нас может проверить его личным опытом. Были времена, когда писателя заставляли быть фотографом; теперь писатели стали больше похожи на фонограф. Но странное выходит при этом дело: фонограф передает мне мой голос, мои слова, которые я, впрочем, успел уже забыть, а я слушаю и наивно спрашиваю: «А кто это там так гнусит и шепелявит?…» Люди Чехова, господа, это хотя и мы, но престранные люди, и они такими родились, это литературные люди.

И конечно же на примере героев этой пьесы Аненнский блестяще показывает что такое этот вечный кирпичный завод, это спасительное завтра… У кого Москва, у кого кирпичный завод. Только бы зажмуриться и не жить. Мечтать и не жить, думать о том как оно будет лучше завтра и жить в дне сегодняшнем зажмурившись, не слыша того самого молоточка, а жизнь проходит...
Горький На самом деле, никто кроме Анненского, так блестяще точно не писал о раннем Горьком, никто. Очень точные параллели с Достоевским и их главное отличие: герои Горького не голые идеи, а попытки рассмотреть человека в разрезе почему так происходит с ним и что нужно сделать, чтобы вытащить его со дна. Это тоже в какой-то степени идеалистично, но все-таки более жизнеспособно. Разбор ''На дне'' просто прекрасный.
Писемский А вот Писемский стал для меня открытием, ибо ничегошеньки я не помнила с университетского курса Русской литературы о нем, кроме одного: ''Горькой судьбиной'' можно гвозди заколачивать, ну и стандартной фразы в учебниках по литературе де эта пьеса обличает крепостное право. Обличать-то обличает, но перечитав ее по ходу чтения Анненского, неожиданно обнаружила, что пьеса-то современна как никогда, потому что она о том, крепостное право разъедает все слои общества, уродует не только сознание крепостных и их хозяев, а все общество словно живет в душной сутолоке и нет выхода из этой темной бани пока круг не разомкнется. У нас давно уже нет крепостного права, но мы до сих пор живем в душной сутолоке.

Это то о чем я хотела бы рассказать в отзыве. Особенность Анненского в том, что он придерживается пары Достоевский - Лермонтов, поэтому довольно холодно пишет о Пушкине, называя красоту пушкинских героинь холодной (это Татьяна-то холодная, или Земфира, или Маша Миронова?, ну да ладно, у всех у нас свои любимые авторы), о Толстом пишет с легкой издевкой, зато прекрасная глава о Бальмонте и о свойствах новой поэзии находить новые языковые изыски писать о глубоком и прекрасном. Яркая глава о Леониде Андрееве и его Иуде; поэтичная глава о поэзии Гейне.
Интересные, не банальные отражения литературы от одного из лучших поэтов, в какой-то степени и поэзия самого Анненского становится понятнее, его эстетические взгляды.