2

Андрей Белый начинает свою карьеру с романа "Серебряный голубь", причём в предисловии хвастливо заявляет, что это первая треть трилогии, которую он задумал. Слава богу, что в дальнейшем он забросил идею написать эту трилогию и сосредоточился на стихах, а потом и создал отличнейший "Петербург". Потому что это — ерунда несусветная.

Что самое интересное, задумка у романа вполне себе прикольная. В уездных деревеньках растёт и расширяется секта "голубей" (списанная с вполне реально существовавшей секты хлыстовцев). Голубь — символ мира, кротости, б-га и всего прочего, такой символ, что хоть ложкой ешь. Голуби периодически накуриваются в баньке какими-то травушками, галлюцинируют, вербуют новых членов, молятся по-странному и ждут пришествия мессии, который должен у них родиться. Глава общины твердит, что мессию родит некая Матрёна — тупая, рябая простушка с обвисшими грудями, изъеденным оспой лицом и ветром в головушке. Почему эту Матрёну все хотят — непонятно, точно мистика. И тут в деревеньку приезжает поэт из большого города, которого страхолюдина Матрёна отбивает у невесты и активно пытается состряпать мессию на скорую... Хм... Руку? Кончается всё уныло, обламываются все персонажи по очереди, а читатель — главным образом. Впрочем, спойлерить не буду, вдруг кто-то всё же решит почитать.

Идея — отличная. Чем может взять такая баба столичного хлыща? Что происходит у хлыща в голове? Какие интриги крутит секта? Ничего этого вы не увидите, а если вдруг проскользнёт — то тоскливейшим обрывком, лучше бы уж это не знать и самому додумать. Зато Белый активно экспериментирует с языком, при этом во всех абсолютно ненужных экспериментах так и сквозит: "Эх, как я вам сейчас закручу да понастилизую! Прямо вот мужиков простецких увидите с моих страниц и берёзки русские!" На деле это выливается в уродливые предложения с многочисленными инверсиями, которые придают речи оттенок бабьего завывания "ой да вышла баба к речке быстрой, да бельё грязное в водах голубых да позастирывала". А уж сраные русские берёзки, да травинушки, да ветерок начинаешь ненавидеть страницы с пятой, потому что они занимают добрых три четверти текста, но при этом вообще никакой смысловой нагрузки не несут, просто воткнуты для красивости и духа русского. Единственный более-менее любопытный приём — олбанский язык. Так-то, его придумали не удаффовцы и даже не Пьер Гийота (как утверждает Маруся Климова), а Андрей Белый в далёком 1910 году. Олбанской речью Белый передаёт диалоги и песни, выглядит это весьма комично, а иногда и вовсе непонятно, потому что в своём стремлении показать безграмотность крестьянского быдла Белый доходит до карикатурных и уродливых конструкций, которые сейчас по прошествии стольких лет уже и не распутаешь.

Как итог — интереснейшая идея, испорченная незрелым исполнением, плохой продуманностью и чисто юношеским стремлением наворотить чего-нибудь этакого, необычного. Хорошо, что Белый и сам, как мне кажется, осознал неважнецкое качество романа и не стал продолжать эту унылую историю.