5

В 1995 году в журнале "Иностранная литература" напечатали небольшой рассказ "Улица Ангелов". Он начинался обыкновенно, как начинались миллионы женских судеб: с монастыря, увитого глициниями, со скрипучих лестниц, с такого робкого и чуждого отражения в зеркале, с трёх монахинь: бранчливой матушки Керубины, нимало не сходной с херувимом, отрешённой опять же вопреки своему имени (affabile (ит.) - обходительная, приветливая) сестры Аффабиле и маленькой сестры Марии Лючиллы, которая умеет вышивать цветочки и белых голубей. И он продолжался, тот рассказ: продолжался страстно и головокружительно, с тайной жутью: Ой, высоко взяла! Ой, не вытянет!, с тайной тоской, всё росшей, расцветавшей и не находившей исхода. И он окончился, рассказ, а тоска не окончилась.

- Что это за дворец? - спросила она едва слышно, не отрывая глаз от прекрасных башен. - А может, это церковь? Или собор?
- Это не церковь, - ответил юноша резко, хриплым голосом, который, казалось, исходит из-под земли.
Испуганная, Антония спросила ещё тише:
- Это ласточки бьют крылами? И эти птицы... золотые?
- Это не ласточки, - поспешно ответил он, будто рассердившись.

Странно, что нет Общества Моранте, по аналогии с Толкином или Вудхаузом. Как ни забавно звучит, новеллы этой итальянской писательницы схожи одновременно с обоими прославленными британцами, причём на первый взгляд её мир скорее вудхаузовский. Чудаковатые старцы с дурацкими собачками и неприспособленные юнцы (один рассказик так и озаглавлен "Воспоминание о юноше, плохо приспособленном к жизни"), дряхлые грымзы и хваткие служанки, великовозрастные отпрыски знатных семейств, заигравшиеся в благородных разбойников... Свекрови какие-то совершенно клинические... А в заглавной маленькой повести избалованный семинарист - уж куда комичнее! - воюет с обожающей сынишку маменькой, которая, вот незадача, избрала непочтенную профессию балерины. Но чем дальше следуют пути повествования, тем неумолимее этот шумный мирок накрывает грозная тишина эпоса, и вот свекровь уже не свекровь, а злая фея, как в "Бабке", или фея добрая, но излишне властная, как в "Юной супруге". Авель во сне становится тем, кем мечтал, - Каином ("Близнецы"). Верная добродетельная княгиня во сне становится той, кем желала, - изменницей ("Сон"). А в невыносимом, терзающем "Грехопадении" сон вторгается в явь и непоправимо разрушает её. Герои и героини Моранте, как лунатики, медленно, томно движутся по краю, и хочется крикнуть, разбудить их, но откуда-то ясно, что делать этого нельзя. Нельзя.

И тут спектакль и ликование были прерваны. Деревья и всадники застыли, снова стали плоскими, и пыльное безмолвие вернулось в зал. В свете свечей теперь стояли лишь трое детей.
Дверь открылась. На пороге появилась Маркиза...
- Это что за представление? - воскликнула она тупо и пронзительно.

Потому что если ты прервёшь сомнамбулический транс, он обернётся бредом, глупой игрой, и будет обречён повторяться до веку. Пока путь лунатика не будет пройден, и ритуал не завершится.

Мне ближе Моранте ранняя, барочная, орнаментальная и многословная, кто-то выше оценит позднее творчество, лаконичное, осеннее. Но так или иначе, своего читателя эти новеллы обязательно отыщут:

И как нашёл я друга в поколеньи,
Читателя найду в потомстве я.