5

Невероятной силы текст. Могучий, основательный. Чистая, незамутнённая эстетика переживания, проживания, изживания, умирания. Признание в любви сильного к сильному, мудрого – к преходящему, ищущего, живого ума – к нещадной, жестокой, неповторимой Жизни. Юнгер – действительно последний рыцарь; ни у одного современника писателя я не встречала этой удивительной интонации, смеси из горечи и нежности, вылитой в прочных, крепких и таких изящных словах.
На мраморных утёсах живое трепетно любимо во всех формах. Здесь цветок, пёс и человек – равновелики и равнослабы перед лицом смерти. На мраморных утёсах мальчик, сын Рыцаря – то ли святой, то ли рафинированная версия Дэмиана; полнокровный, материальный след ошибок и побед юности, освященный вклад в то, что случится потом. На мраморных утёсах Женщина, которую любил Рыцарь, остаётся только голубоватой тенью в одной доле того момента, когда погружаешься в сон, – вынесенная не то равнодушной, не то заботливой рукой за пределы хронотопа. Беда на мраморных утёсах имеет имя и лицо, но они несущественны в свете выводимой Юнгером идеи о сортах зла: многоликость дурного, убийственного, жестокого написана во вполне метафорических декорациях не как бестелесная «туча», а как сделанный, к несчастью, не из идей, а из плоти и крови человек – самое страшное чудовище. И – самый светлоликий ангел. Мораль Рыцаря, противостоящего Старшему Лесничему – не пластилиновое «добро», но абсолютизированный облик идеального homo sapiens, настолько же реального, насколько и совершенного.

Удивительная полифоничность ассоциаций: птицы, падающие в огонь – Босховский ад («Сад радостей земных», правая створка триптиха). В сцене ухода из Скита – символические голова, зеркало, фонарь; точные, колючие штрихи Дюреровской гравюры «Рыцарь, смерть и дьявол». А лицо насилия, искривлённое злобой, и не пустые, горящие ненавистью, от чего ещё более ужасные, глаза творящего зло – офорты Гойи из серии «Бедствия войны»; беспощадность того, что способен сделать человек с человеческим, сошедшая с листа 39, «Славный подвиг! [Сражаться] С мертвецами!».

Пространство-время – условны, как и во всяком Великом. История Большой Лагуны не просто могла случиться где и когда угодно – она уже случается. Прямо здесь. Прямо сейчас. Прямо у вас на глазах красота снова и снова будет растоптана, результат долгого, упорного труда снова будет выжжен рукой мыслящего, самого страшного на свете, зла; вечное вновь станет пеплом. Рай должен быть утрачен, чтобы однажды он мог быть вновь обретён.