5

Андрей Платонов «Чевенгур»
Роман представляется странным переплетением утопии и антиутопии. Связано это, по-видимому, с тем, что автор стремится к объективной манере повествования, не расставляет своих оценок, а является как бы просто хроникёром необычайных событий, достоверность которых не ставится под сомнение. Он летописец, ведь описываются события эпического масштаба, общечеловеческого значения: не к лицу ему брать на себя роль верховного судьи.
Революция, по Платонову, - это первая в истории попытка движения к идеальному обществу. С чьей точки зрения оно будет идеальным? Естественно, тех, кто наиболее обделён, наиболее настрадался раньше. Их душевное состояние – критерий оценки общества. Поэтому столь нейтрально описывается уничтожение буржуев и полубуржуев. Казалось бы, хоть как-то надо было обосновать их вину, тем более что это нетрудно сделать. Платонов не утруждает себя такой заботой. Они непригодны для всеобщего товарищества, они заняты не людьми, а имуществом, значит они – помеха коммунизму. Никакого сочувствия они не заслуживают.
Коммунизм в романе – понятие духовное: идеальное общество всеобщего равенства во всём, в нём нет места страданию. Такого общества никогда не было, поэтому ни в каких книжках про это не прочитаешь, об этом ни Ленин, ни Маркс знать не могут. Оно должно вырасти само на базе взаимоотношений людей, ощущающих духовное сиротство, если обеспечить им полную свободу. Для этой цели и освобождён город, а после прихода «прочих» и все руководители слагают с себя свои обязанности. Человек не будет чувствовать себя обделённым, если никто не будет его эксплуатировать, поэтому отменена собственность, отменён труд. Источники пропитания чевенгурцев не волнуют: они не боятся голода, это их привычное состояние, за них будет трудиться солнце, и его естественных даров им достаточно, остальное жизнь покажет. Отменена всякая организация жизни: как только появляются начальники и подчинённые, братства быть не может. Отменены наука и просвещение: от них неравенство. То есть, в Чевенгуре равнение происходит по нижней точке. Отменено искусство: оно – средство выделения из массы, а также эмоционального подчинения людей.
Сразу вспоминаются «нумера» Замятина. Но это лишь внешнее сходство. Личности
«прочих» сведены к нулю прошлой капиталистической жизнью. При коммунизме они должны почувствовать заботу о себе, на базе этого – уважение к себе. Коммунистические взаимоотношения должны быть выращены в самом коллективе. Именно потому, что коммунизм в Чевенгуре – это отношения, никто не знает, как их измерить, есть он в Чевенгуре или нет: не с чем сравнивать. Его наличие – предмет постоянных забот.
Меняются ли отношения в Чевенгуре? На мой взгляд, да. Сначала пришлые абсолютно
разобщены, они отдыхают после многих лет страданий. Потом дома переносятся в кучу – тяга к сближению и взаимной поддержке. Ребёнок умер – это предупреждение, и Якову Титычу они уже умереть не дадут, возникает забота друг о друге, ради этого уже возвращается в общество труд, но без практической пользы, чтобы не было возможности обогащения, это лишь форма проявления симпатии, а не производство товара. Поэтому большинство подарков бессмысленно. Появляется и иной труд – на общество: подготовка к зиме, но без приказа, только по собственному разумению.
Является ли этот рецепт построения идеального общества чем-то небывалым? На мой взгляд, дело лишь в масштабе. Именно образец человека, живущего мыслями и заботой о других, даёт Достоевский в романе «Преступление и наказание». Вспомните, как относятся к Соне каторжные, как не жалеет она пропиваемых отцом денег, которые таким трудом и стыдом ей достаются. Как ими распорядиться - уже дело не её, а его совести. Вспомните Лизавету, которая «поминутно беременна»: сочувствие и сострадание к человеку доведено до полного забвения себя. Эту силу Достоевский противопоставляет теории Раскольникова. Этот же идеал отношений между людьми должен постепенно развиться в Чевенгуре. Когда задумываешься о коммуне людей, живущих по законам Сони Мармеладовой, всегда приходит мысль о хитром человеке, который будет жить за счёт этой заботы, всё получая и ничего не отдавая, ему ведь никто слова не скажет: дело его совести. В «Чевенгуре» такой человек есть – Прошка Дванов. А может ли он разрушить это когда-нибудь идеальное общество? Окружающие прекрасно видят все его хитрости, но не пытаются остановить: у них другие ценности, и даже любимую жену Клавдюху Чепурный ему отдаст: нутром чует, что она чужая в Чевенгуре, а коммунизм ему дороже. И сам Прошка в конце романа плачет в разгромленном Чевенгуре, хотя всё его добро цело: и он проникся атмосферой духовной близости, которая была здесь достигнута.
Но почему нас не оставляет ощущение неизбежной гибели эксперимента? Один из героев назвал Чевенгур ревзаповедником, от кого же они хранят революцию? Врагов много. Ревзаповедник Пашенцева отдали под совхоз, да мужики ещё и побили и раздели его напоследок, хотя ничего, кроме добра, от него не получали и даже пытались благодарить. В стране НЭП, и большинство героев воспринимает её как отступление от принципов ради еды, послабление буржуям. Для Платонова проблема шире: «И что-то уже занимается на скучных полях забываемой России: люди, не любившие пахать землю под ржаной хлеб для своего хозяйства, с терпением, страданием сажают сад истории для вечности и своей неразлучности в будущем. Но садовники, как живописцы и певцы, не имеют прочного полезного ума, у них внезапно волнуется слабое сердце: еле расцветшие растения они от сомнения вырвали прочь и засеяли почву мелкими злаками бюрократизма; сад требует заботы и долгого ожидания плодов, а злак поспевает враз и на его ращение не нужно ни труда, ни затраты души на терпение». Следовательно, для взращивания настоящего коммунизма нужны десятилетия упорного труда, ни у большевиков, ни у части народа (недаром в Чевенгуре осталось только 11человек, а после прихода «прочих» тянется ручеёк ищущих более хлебного места, где больше подают) столько терпения нет. Немедленная, конкретная польза перевешивает духовный потенциал коммунистического эксперимента. Встреченный кузнец Сотых говорит Чепурному: «Товарищи – люди хорошие, только они дураки и долго не живут». Но судьба Сербинова доказывает, что к товариществу тянутся и далёкие от нищенства, но тем не менее одинокие люди.
Бюрократическая организованность на смену стихийному творчеству масс приходит не только по воле власти. Платонов не закрывает глаза на то, что такое стремление в природе человека. Вполне бытовой эпизод: людям нужно влезть в поезд – наводит Сашу Дванова на важные размышления: «Где есть масса людей, там сейчас же является вождь. Масса посредством вождя страхует свои тщетные надежды, а вождь извлекает из массы необходимое». Это путь возвышения Прошки: «Я уже заметил, где организация, там всегда думает не более одного человека…Организация – умнейшее дело: все себя знают, а никто себя не имеет». Значит, иметь будет Прошка: все будут приносить пользу ему.
Но главный враг - внутренний. Стоило Кирею обзавестись женой, как стала она ему милее товарищей, и трудиться он теперь будет для неё. А ведь потом неизбежно появились бы дети, отцы будут в первую очередь обеспечивать выживание им.
Отметим, что все участники эксперимента бессемейные, и даже когда специально привозят в Чевенгур женщин, большинство из них становятся матерями и сёстрами. Но ведь продолжение рода – самая естественная потребность, тогда коммунизм противоестествен? Как и в любой утопии, между идеалом и реальностью – непреодолимая пропасть: никогда человек не предпочтёт сочувствие малознакомому прохожему заботе о своей семье. Достоевский ограничивал сочувствие Сони узким кругом близких, Платонов стремится этот круг расширить до всех нуждающихся. Это реально?
Вот и становится дорога главным символом романа: всегда искали град Китеж, Беловодье и прочие мифические места, но что остаётся, кроме вдохновляющей мечты?
А в конце «Чевенгура» и дорога перекрыта. «Машинальный враг» неизвестного происхождения победит: он организован, лучше экипирован и оснащён, потому что там труд как эксплуатация и производство всего необходимого для победы. Рациональный подход к жизни одержит победу над интуитивным? Равенство и братство хороши для лозунгов, а не для реальной жизни? Но неужели чевенгурский эксперимент абсолютно бессмыслен? Почему же так хочется и дальше над ним раздумывать?
Рассказ о чевенгурском эксперименте составляет лишь половину романа. Остальные герои, каждый по-своему, тоже участвуют в авторском осмыслении проблемы. Пожалуй, с наибольшей симпатией показан механик Захар Павлович, увлечённый мощью паровозов, но заканчивает он полнейшим разочарованием: их услугами пользуются богатые, а жизнь бедных они не меняют, большего счастья технический прогресс не приносит. Он мечтал преобразовать природу, всю её усовершенствовать руками человека, изгнать стихийное начало – ошибка. На противоположной позиции церковный сторож: ничего нового не нужно, за прошедшие тысячелетия всё уже выдумано. Бобыль восхищается совершенством природного мира, ни к чему не прикасается, боясь испортить. Познанием тайны жизни и смерти заворожен рыбак, он уходит в потусторонний мир по собственной воле, но оставшийся из-за этого сиротой и настрадавшийся Саша Дванов никогда его за это не упрекает. Роман заканчивается тем, что как бы вернувшийся в мир своего детства Саша уходит к нему, в переводе с платоновского – совершает самоубийство, ощущая долг перед отцом как самый главный. Видимо, пока не преодолена смерть и страх перед ней, а что такое голод, как не этот же страх, счастье и товарищество на земле недостижимы. Но это и самое честное признание того, что в настоящий момент мечта о всеобщем товариществе неосуществима.
Такой неожиданный финал романа заставляет многое переосмыслить. Дореволюционный период показан так, как будто времени вообще не существует: мы совершенно не в состоянии понять, когда какое событие происходит и сколько времени оно длится; жизнь катится по раз и навсегда проложенной колее; для решения любого вопроса обращаются к тому, как в подобных случаях поступали раньше. «Часы романа» запускаются только с революцией и гражданской войной. Но и она показана мельком и чаще всего без деятельного участия главных героев. Так, Саша Дванов бессмысленно съездил в Новохопёрск, потом провалялся в тифу и воспалении лёгких. Все судьбоносные события прошли без него, он остался созерцателем - мечтателем. Тот же Дванов и Копёнкин отстранились от участия в наказании крестьян за разгром продотряда, хотя это их прямая обязанность. Ясно, что это лишь внешняя канва событий. А что же тогда важно?
То муравьи для человека – образец коллективного житья, то воробьи называются птичьими мужиками. Захар Павлович старался как можно больше работать, чтобы себя занять, утомить и не думать. Луй подряжается отнести письма как можно подальше, когда он идёт, ему весело и он ни о чём не задумывается. За любую работу хватается Гопнер, таких примеров масса. Да и заботой друг о друге, может быть, чевенгурцы отчасти отгораживаются от чего-то более важного. «Русские странники и богомольцы потому и брели постоянно, что они рассеивали на своём ходу тяжесть горюющей души народа»,-пишет Платонов в романе, и в таких же ищущих странников превращаются его герои. Но Копёнкина и это странничество не спасает: меркнет светлый образ Розы, и рыцарю революции не заслониться своим восторженным служением от смерти матери, с которой сливается Роза. И наоборот, Чепурный настолько всей своей интуицией сосредоточен на разгадывании какой-то загадки, что теряет Клавдию, а формулирование и принятие решений перекладывает на Прошку, да ещё и искренне любит его за всё это. А Дванов много раз назван местным полуинтеллигентом, потому что его мысль отвечает на непоставленный им вопрос. Возможно, не понимая этого, и от Сони он спасается бегством, потому что эти отношения от главного вопроса бы отвлекли. От ощущения наличия этого вопроса томятся все герои, это объясняет какую-то совсем особенную атмосферу и «Чевенгура», и «Котлована», и «Реки Потудани», прекрасно воспроизведённой тягучими кадрами Сокурова. Но как не заслоняются люди от него, каждый упавший мёртвый лист напоминает, что он жил без смысла. Герои Платонова ощущают, что пока вопрос наличия смерти не решён, о счастье и речи быть не может. Вот почему так значимы смерти детей и в «Чевенгуре», и в «Котловане», а Чепурный так сосредотачивается на ней, что его поведение по отношению к матери ребёнка выходит за границы малейшего сострадания и даже здравого рассудка.
Итак, укладывающаяся после выплеска революции жизнь не приблизила к разрешению главного вопроса, хотя, возможно, могла. Поэтому появляются гротескные эпизоды антиутопии: Ханские дворики с молебном в честь избавления от царизма, угощением богатыми бедных самогоном, крепость которого проверяет человек, называющий себя местным Лениным; коммуна, в которой поставлена цель усложнения жизни и все при постах, так что пахать в этом году не будут. Как видим, бюрократизм идёт и сверху, и снизу как форма самоутверждения.
Коммунизм мыслится героями романа как конец истории, то есть страшный суд и воскресение мёртвых, но это великое дело Платонов вовсе не намерен поручать божьему промыслу. Тоска – первый шаг, который совесть заставляет сделать людей на пути к выполнению сыновнего и человеческого долга, это и первый шаг к гармоничному обществу. Во всём романе чрезвычайно сильно ощущается влияние духовного отца Платонова – Николая Фёдоровича Фёдорова. Важны и детали фёдоровской теории: непосредственное использование энергии солнца, целомудрие, т.е. добровольный отказ от продолжения рода и т. д. А главное: и люди, и природа томятся, предчувствуя, но ещё не осознавая высшего предназначения – внесения сознания в весь окружающий мир. Этого, по Фёдорову, сможет добиться лишь всеобщее братство людей, соединённых ради воскресения отцов и преодоления тем самым смерти. В масштабах Чевенгура такой эксперимент не может быть удачен, но сама потребность в нём вселяет оптимизм. Мечта о всеми людьми создаваемой жизни для всех сохраняет свою неизменную притягательность.