5

В детстве, отчетливо ощущая, что мы родом вовсе не отсюда, мы заглядываем в самую глубь себя и вытаскиваем на свет чужака, индуса. Мы выходим на открытую равнину, на "золотую равнину". Но чаще набредаем на облако - "есть племя, что живет на облаках". Таковы наши детские мысли.
В конце концов, мы уясняем, как все устроено на самом деле. Опознаем себя: пальцы - мамины, ноги - папины. Но сознание - совсем другое дело. Насчет сознания никогда доподлинно не узнаешь.

Оригинальное название этой книжки, Woolgathering, словарь Мюллера непоэтично переводит как рассеянность, витание в облаках. Патти начала ее писать в 1991 году, в старом доме, увитом плющом и вьюнком, вокруг было дикое поле с сиренью и древними ивами, а Патти одолевала меланхолия. Дети ходили в школу, сердечный друг Роберт покинул ее за два года до этого, так что она садилась под ивами и обращалась в прошлое. Девочка-пастушка, высматривающая облачных пастырей в свое окошко.

Не будет никакой истории, никакой линейности в ее рассказе - будет путешествие в поэзию, сны, те самые облака, туда без обратно. Поэтому лучше бы представлять себе Патти Смит, что она за личность - тогда как Просто дети я читала с чистого листа. Собственно, я и люблю ее с тех пор больше всего как писательницу, а потом уже как певицу, художницу, фотографа. Меланхолия - малая часть цены, которую приходится платить за метания между полотном, словом и кадром. Книжка эта помогла Патти вернуться к свету, поможет и нам. Вспомни, кем ты был, выпей мятного чаю.

У меня был рубин. Несовершенный, красивый: ограненная кровь. Родом из Индии, где океан выбрасывает рубины на берег. Тысячи рубинов - бусинки скорби. Маленькие капельки каким-то чудом превращаются в драгоценности; нищие собирают их и выменивают на рис. Всмотревшись в его глубины, я всякий раз отшатывалась - внутри моего сокровища скопилось столько застывших надежд и горя, что человеку и не вообразить.

Он ужасал и ободрял, и я положила его в котомку, упаковав в желтый конвертик из вощеной бумаги размером с бритвенное лезвие и той же формы. Иду куда-нибудь, по дороге остановлюсь, выну камень и смотрю на него. Так часто смотрела, что отпала необходимость видеть то, на что смотрю. Так что не могу точно сказать, когда он исчез.

Но я все еще вижу его. Вижу во лбу женщины. В яремной ямке поэта. На шее дивы и на ладони дезертира. Вижу, как он режет колючую проволоку. В капле крови на коленкоровом платье. Развязываю свой узел и вываливаю содержимое на распаханную землю. Ничего - старая ложка, птичье перо, обломки карманной рации. Расстилаю ткань, ложусь отдохнуть, отдышаться: вдохи долгие, как борозды на поле. Словно пытаюсь утихомирить духов: не копошитесь, не гремите.