4

Быстрее!
Само собой, нужно успеть до того момента, когда голос будет бесповоротно испорчен. «Ежели будет мне дано дожить до времени, когда голос Ваш переломится, а щеки обрастут бородой, придется Вам услышать от меня весьма горькие укоры — предупредите их, и поверьте, в моем лице Вы найдете самого искреннего друга», — увещевает талантливого мальчика писатель Шарль де Сен-Эвремон, прибегая к чудному эвфемизму «округлиться». Округлиться у будущей звезды есть все шансы (заодно добавятся «откормленный козел» и «жирный каплун» к стандартному набору — «евнух», «калека», «огрызок», «порченый»). Наплевав на времена и нравы, хочется крикнуть просвещенному Сен-Эвремону в его просвещенный семнадцатый век: «себе отрежь!» (характерный для современников аргумент), намекнув к тому же на растущее у писателя во лбу характерное образование. Вообще, при всем сочувственном отношении автора «Истории кастратов» к необычным певцам, канвой для нее он делает в основном анекдоты. И во времена, когда кастрировать одного из четверых сыновей «ради Церкви» было законодательно разрешено, и с закатом виртуозов симпатизировать «non integri», не зубоскаля, было проблематично. Так, якобы после того, как Наполеон наградил кастрата Кресчентини крестом Ломбардской короны, французские офицеры были крайне огорчены и наверняка не стеснялись в выражениях. Гостившая в Париже приятельница певца заступилась за друга. «Вы забыли, что он ранен!» — усовестила вояк примадонна. И поди пойми, горечь это или острота.

Выше!
«Как-то раз маэстро Галуппи попросил своего ученика по имени Лука Фабрис взять настолько высокую ноту, что у юного кастрата случился сердечный приступ и он умер на месте».
«Балани якобы родился с пустой мошонкой, так что в детстве и в отрочестве считался „природным скопцом“, в качестве такового получил музыкальное образование как „сопранист“ и сделал блестящую карьеру, но однажды, прямо на сцене, какие-то ноты потребовали дополнительного физического напряжения, его якобы прежде скрытые яички заняли назначенное им место — и певец мгновенно лишился голоса, а вместе с ним и карьеры».

Сильнее!
Современному читателю легко прыснуть со смеху, читая, как поэт Метастазио в письме ласково ругает Фаринелли «гирканским тигром, бесчувственным аспидом, злобным барсом, апулийским скорпионом» — но поди пойми, как вообще можно было выносить этот быт заводной игрушки, перебрасываемой из песочницы в песочницу, и не ссучиться. Фаринелли, по восторженным отзывам современников, не только не стал аспидом, но и вообще явил собой редчайший пример добросердечия и преданности. Барбье пытается объяснить как невиданный успех castrati, так и легендарные дурные характеры некоторых из них, проводя параллели с современными «сексуально амбивалентными» идолами. Но боюсь, что сходство заканчивается там же, где и начинается: на жадной радости обладания. Для нынешних пылких поклонников она в большинстве случаев окрашена безобидной сексуальностью, тогда как — что-то мне подсказывает — будь у знатных покровителей сопранистов достаточно познаний в хирургии, они бы собственноручно изготавливали будущих фаворитов.
«...за четыре оркестра и тридцать шесть ангелов в процессии Баттальини уплачено 28 дукатов».