5

Не обессудьте, опять погружаюсь в детскую литературу. Некоторым оправданием послужит, что ни в детстве, ни за десять школьных лет я ни разу, подчёркиваю, ни единого разу не слышала фамилии Бруштейн и ни в одной библиотеке не видела её трилогии. То ли выборочная слепота, то ли сыграло роль, что почтенный отец писательницы в независимой Литве был министром по делам евреев, в польском сейме - депутатом от партии нацменьшинств, а при гитлеровцах - состоял в юденрате, воспротивился и умер в тюрьме. Такая книга "о настоящем человеке" могла выйти лишь в период оттепели и, очевидно, надолго канула в Лету застоя.
То есть идеальное время для чтения было мною упущено.
Но как манил и отталкивал этот пробел, эта конкретика существительного вместо просящегося абстрактного наречия, не "вдаль", а "в даль".

Одним словом, даже если вы очень взрослые и презираете то, что написано для детей, - читайте. Если уже прочли - найдите время, вернитесь, времени зря не потеряете. Трилогия Бруштейн - исключительное явление, и ничего ей подобного не ведаю.
Во-первых, она - настоящий, без примесей Bildungsroman, роман воспитания, а романов воспитания - так уж сложилось - в России написано не слишком много. Почему-то первыми примерами идут на ум произведения Короленко (безрукий художник из рассказа "Феномен" и подарит Сашеньке полотно "Дорога уходит в даль") и набоковский "Подвиг", где тоже висела на светлой стене акварельная картина: густой лес и уходящая вглубь витая тропинка. В общем, если вы способны вообразить нечто, похожее и на Короленко, и на Набокова, то получится трилогия о Саше Яновской. От первого: несокрушимая гражданская позиция. То есть, монархистам книга точно не понравится, а религиозных смутит ироническое, почти шаржевое изображение служителей культа. Националистам всех мастей "Дорогу" нечего и открывать, предупреждаю. Кого-то озадачит и гувернантка мадам Поль, воспитанная тётей-мамой и тётей-папой, но это разговор отдельный. От второго: гимн детству, гимн родителям и та особая атмосфера "Где оно? Где оно, всё далёкое, светлое, милое?" Как уживались в одной голове нежная любовь к быту, к лентам, корытцам, бубликам и зелёным лампам, с презрением к строю, ленты-бублики, собственно, и обеспечивавшему? Для решения этого вопроса задумаемся об образах родителей Саши.
Семья и есть во-вторых, о котором мне очень трудно рассуждать. Страницы Бруштейн полнятся безграничной, вселенской любовью к маме и особенно к отцу. Каждая строка - славословие. Мама - воплощённое тепло, покой, нерушимая защита, хранящие крылья. Но если к ней в последнем томе проявляется определённая критичность, уж слишком резко она стала ваять из ершистой и самостоятельной дочки светскую девицу, то папа - само совершенство. Запах карболки, от него, врача, исходящий, и карболки слаще нет. Назвала бы это идеализацией, но, похоже, таков и был исторический Я. Е. Выгодский, совершенство. Великолепный специалист, бессребреник, заботливый сын, любящий муж и нежный, требовательный, чуткий отец. О его методах воспитания можно спорить долго. Не всякий окатит заспавшееся дитятко ледяной водой или отдаст чужому ребёнку красавицу куклу, чтобы пресечь хвастовство, но при всех фортелях - направление здравое. Ибо начинает он всегда с себя. И не все сентенции неоспоримы, но одна запала в душу:

Что же, девочка проживет жизнь и не увидит плохих людей? Их очень много на свете! Жаль, что она сталкивается с ними так рано, но что поделаешь?..

И верно, все становятся Саше учителями, даже дрянные типы, наставники от противного: туповато-смиренная фройляйн Цецильхен, нелепая классная дама по прозвищу Дрыгалка, психопатка Зося Бурдес, уверенно втаптывающая в грязь безответного мужа и дочерей, очаровательная обжора и бездельница Меля Норейко: "Пичю-южьки, что же вы не кю-юшаете? Я так люблю покююшать..." А уж сколько она получает даров от близких!
Вот дедушка, любитель воспитывать всех невоспитанных и давать бои по-любому вопросу: Насчет сморкаться - не знаю. Но быть человеком - это и президенту ихнему не повредило бы, поверь мне!
Вот бабушка, давшая образование всем семерым детям: Вот на пасху вы увидите все мои брильянты - семь штук, один в один!
Вот старый, кроткий приказчик Майофис: Когда-нибудь вы скажете кому-то, кого вы теперь еще даже не знаете, вы скажете ему: "Я вас люблю". Просто "люблю". Без "очень". Да. А "миленький Майофис, я вас очень люблю" - знаете, что это значит? Это значит: "Дедушка Майофис, вы старый болван"...
Вот Соня, её страшная тайна и её горемыка-мать: Хоть что-нибудь, хоть пустяк, все равно, говорит, не бери. Не обязывайся.
Вот добротой богатый доктор Рогов: На что нам природа солнце дала, если от него тряпками завешиваться? - и его верный денщик Шарафут: Дерьмам делам - Казань горит...
И незнакомый старик в зоопарке:

- Видишь это полосатое? - говорит он внуку.- Так это зеберь... - И, обращаясь уже к моей маме, старичок добавляет: - Этот зеберь, я вам скажу, мадам, - это пункт в пункт человеческая жизня... Черная полоса - горе, а за ней белая полоса - радость, и так до самой смерти! И потому, когда начинается белая полоса, надо идти по ней медленно, тупу-тупу-тупочки, надо пить ее маленькими глотками, как вино...
- А когда потом приходит черная полоса, -с улыбкой спрашивает мама, - что делать тогда?
- Тогда... надо нахлобучить шапку поглубже, на самые глаза, поднять воротник повыше ушей, застегнуться на все пуговицы,- и фью-ю-ю! - бегом по черной полосе, чтоб скорей пробежать ее! И самое главное, мадам, - старичок наставительно поднимает узловатый палец, - когда бежишь по черной полосе, надо все время помнить: за нею придет светлая полоса... Непременно придет!

Друзья мои, идите по этой книге, по дороге, уводящей вдаль, медленно. Пейте её маленькими глотками.