5 Великие Французские моралисты и их влияние на Льва Николаевича Толстого

«Максимы», Франсуа де Ларошфуко, 1665 год.

"Любовь, подобно огню, не знает покоя: она перестает жить, как только перестает надеяться или бояться."

Герцог де Ларошфуко, принц Крови стал затворником, уединившись в своём замке после сокрушительного поражения его партии аристократов во время Фронды. Сохранив титул и владения, но разочаровавшись в политических авантюрах, он попытался критически пересмотреть всё свое существование. Афоризмы написанные им имеют лаконичную и законченную форму, при этом они "неуловимо" соеденины один с другим, единой тематикой, в которой автор дерзнул описать "вечное" в человеческих отношениях. У него получилось постольку, поскольку он описывал исключительно общество эксплуататорского типа, и будучи современником абсолютистского феодализма, оный строй имеет некоторое сходство в морали и нравах, в чувствах и требованиях человека как с рабовладением, так и с капитализмом. Учитывая это, мы можем смело назвать Ларошфуко вполне себе современным автором. Это собственно и обеспечило его большую популярность на протяжении трёхсот лет. У него очень много интересных, метких и живых замечаний. Оставлю здесь лишь некоторые, которые мне особливо приглянулись.

"Что может быть сокрушительнее для нашего самодовольства, чем ясное понимание того, что сегодня мы порицаем вещи, которые еще вчера одобряли."

"Дальновидный человек должен определить место для каждого из своих желаний и затем осуществлять их по порядку. Наша жадность часто нарушает этот порядок и заставляет нас преследовать одновременно такое множество целей, что в погоне за пустяками мы упускаем существенное."

"Мы находим несколько решений одного и того же вопроса не столько потому, что наш ум очень плодовит, сколько потому, что он не слишком прозорлив и, вместо того чтобы остановиться на самом лучшем решении, представляет нам без разбора все возможности сразу."

"Ложь иной раз так ловко прикидывается истиной, что не поддаться обману значило бы изменить здравому смыслу."

"Чтобы возвысить нас, судьба порой пользуется нашими недостатками; так, например, иные беспокойные люди были вознаграждены по заслугам только потому, что все старались любой ценой отделаться от них."

"Больше всего оживляет беседы не ум, а взаимное доверие."

У него очень много всего интересного, и читается крайне увлекательно. Звезд с неба не хватает, в эмпиреи не улетает. Ничему не учит, не требует морали. В свои "Максимы" он вложил всего себя, всю свою личность. Постоянно редактируя, сокращая, перерабатывая их. Вы сразу почувствуете, с какой большой любовью перед вами раскрывается крайне интересная личность 17 века. Стендаль, Александр Дюма, Ницше и многие другие, в свою бытность с увлечением читали его. Толстой писал о нём следующее:"Собрание мыслей Ларошфуко была одна из тех книг, которые более всего содействовали образованию вкуса во французском народе и развитию в нем ясного ума и точности его выражений. Хотя во всей книге этой и есть только одна истина, та, что самолюбие есть главный двигатель человеческих поступков, мысль эта представляется с столь разных сторон, что она всегда нова и поразительна. Книга эта была прочитана с жадностью. Она приучила людей не только думать, но и заключать свои мысли в живые, точные, сжатые и утонченные обороты. Со времени Возрождения никто, кроме Ларошфуко, не сделал этого"

«Мысли», Блез Паскаль, 1658 год.

"Человек — всего лишь тростник, слабейшее из творений природы, но он — тростник мыслящий. Чтобы его уничтожить, вовсе не надо всей Вселенной: достаточно дуновения ветра, капли воды. Но пусть даже его уничтожит Вселенная, человек все равно возвышеннее, чем она, ибо сознает, что расстается с жизнью и что слабее Вселенной, а она ничего не сознает. Итак, все наше достоинство — в способности мыслить. Только мысль возносит нас, а не пространство и время, в которых мы — ничто. Постараемся же мыслить достойно: в этом — основа нравственности."

Паскаль, это нечто совершенно особенное. Знаменитый французский философ и математик, великий пропагандист скептицизма, он подверг критической оценке буквально всё, чем только живёт современное ему общество - "права монарха, знати, узаконенное неравенство". Сомнению подлежит всё, что не доказано на практике. Новейшие для автора открытия в астрономии и физике, а также механистическая картина мира начертанная Декартом были руководящими идеями в познании мира. Однако ужимка Декарта, о "первом толчке" и о "радикальном сомнении", окончательно заставили его разочароваться во всём на свете и беззастенчиво отдаться "мистицизму". Вера стала необходима Паскалю, как воздух, даже если она слепа, для того чтобы иметь силы продолжать быть.

Его наблюдения за природой и обществом проникнуты диалектическим противоречием. Один его довод, опровергает другой, в новой форме, на новой ступени. Противоположности взаимно переходят одна в другую, и за этим крайне увлекательно наблюдать. Блёз Паскаль сознавая "крушение" старых взглядов на мир, не может твёрдо встать на почву материализма. Он видит что всё течет, всё меняется, имеет начало и конец, находится во взаимосвязи и взаимообусловленности, более того он понимает, что материя - первичная, а сознание, мышление - вторичны по отношению к материи, т.е. являются его отражением, но это-то и не может удовлетворить его.

"За что ты меня убиваешь?» — «Как за что? Друг, да ведь ты живешь на том берегу реки! Живи ты на этом, я и впрямь совершил бы неправое дело, злодейство, если бы тебя убил. Но ты живешь по ту сторону, значит, дело мое правое, и я совершил подвиг!"

Блез Паскаль очевидно, был также был противником подлого разделения народов, которые натравливают между собой господствующие классы разных стран.

"Справедливость, сила.— Справедливо подчиняться справедливости, нельзя не подчиняться силе. Справедливость, не поддержанная силой, немощна, сила, не поддержанная справедливостью, тиранична. Бессильной справедливости всегда будут противоборствовать, потому что дурные люди не переводятся, несправедливой силой всегда будут возмущаться. Значит, надо объединить силу со
справедливостью и либо справедливость сделать сильной, либо
силу — справедливой. Справедливость легко оспорить, сила очевидна и неоспорима.
Поэтому справедливость так и не стала сильной — сила не признавала ее, утверждая, что справедлива только она, сила. И, неспособные сделать справедливость сильной, люди положили считать силу справедливой."

Тут вполне очевидно показывается его презрение к суеверию перед государством, и вы можете найти столь же упоительные мысли в одноимённой статье Толстого, где он громит Российское самодержавие.

"Несправедливость.— Опасно говорить народу, что законы несправедливы — он повинуется им лишь до тех пор, пока верит в их справедливость. Стало быть, ему надо непрестанно внушать, что закону следует повиноваться, потому что он закон, а власти предержащей — потому что она власть, независимо от того, справедливы они или нет. Если народ это усвоит, опасность бунта будет предотвращена; это и есть, собственно говоря, определение справедливости."

Следуя своей диалектической логике, он развёртывает понятие справедливости в той мере, в которой возможно оное понимание господствующим классом исходя из понятия силы. И одновременно это едкая насмешка над правом одних управлять другими, а также серая реальность для нас, современников.

"Судить о добродетели человека следует не по его порывам, а по ежедневным делам."

Лев Толстой в 1870-е познакомился с сочинениями Паскаля. Это коренным образом изменило его. Он сохранил свою жизнь, изучил греческий чтобы написать "Соединение и перевод Четырёх Евангелий" - главнейшую работу всей своей жизни, которая красной нитью проходит через все последующие его литературные творения. После этого, с 1883 года начался новый виток в литературной деятельности Льва Николаевича в который сделаны лучшие работы. Паскаль дал Толстому прямое руководство к действию. Толстовство это и есть то, чему учил Паскаль. Однако, нельзя не заметить то же "шатание" которое вы заметите у Паскаля, которое неизбежно преследовало и Толстого. Слепая вера, вопреки разуму и рассудку, вопрпеки открытиям науки, вопреки кричащим фактам ежедневной действительности и практики - очень тяжело давалось этим гениям. Они верили, потому что иначе они просто не могли быть, и в тоже время не могли бороться ни с общественной, ни с природной стихией, и дабы возможно было оправдать всю "бессмысленность" существующих, эксплуататорских общественных отношений и жизни отдельного человека.

Влияние «Мысли» мы видим и у других знаменитых русских писателей:"Тютчев заимствовал образ «мыслящего тростника» (стихотворение «Певучесть есть в морских волнах…»). Отзвуки «Мыслей» Паскаля встречаются у Тургенева («Отцы и дети», «Довольно», «Призраки», «Стихотворения в прозе»)."

«Характеры, или нравы нынешнего века», Жан де Лабрюйер, 1687 год.

"Чтобы чувствовать себя счастливым, нам довольно быть с теми, кого мы любим: мечтать, беседовать с ними, хранить молчание, думать о них, думать о чем угодно, только бы не разлучаться с ними,— остальное безразлично."

Ларошфуко и Паскаль- это угнетенные общественной и природной стихией мыслители. Первый безповоротно раздавлен поражением на политическом поприще, второй не может смирится перед конечностью природы, знает, что человек, как "мыслящий тростник" несмотря на всю хрупкость, несоизмеримо вознесся над слепой необходимостью, однако этого для него мало и он неутешен. Лабрюйер резко выделяется на фоне этих двух, как озорной оптимист. Да, он клеймит пороки. Видит грязь в челочеческом роде и обличает её. Но он же видит и прекрасное. Сочинение представляет собой зарисовку самых разнообразных характеров эпохи времён упадка абсолютистской Франции, в которой он жил. При этом надо указать, что Лабрюйер не был деистом, как оба вышеуказанных автора. Но "старый добрый христианин". Однако это не умаляет его критики поповского племени.

"Душевный склад, нравы и поведение большинства людей отличаются удивительной непоследовательностью. Бывает, что человек всю жизнь угрюм, вспыльчив, скуп, угодлив, принижен, старателен, корыстен, хотя родился веселым, добродушным, ленивым, щедрым, гордым, смелым и чуждым всякой низости: житейские невзгоды, положение, в котором он находился, и неотвратимый закон необходимости взяли верх над его природными свойствами и решительно изменили их. В глубине души подобный человек и сам не знает, что он такое: слишком много было обстоятельств, которые переделали, изменили, исказили его истинный облик. Он совсем не таков, каков есть и каким кажется."

"Порою на полях мы видим каких-то диких животных мужского и женского пола: грязные, землисто-бледные, иссушенные солнцем, они склоняются над землей, копая и перекапывая ее с несокрушимым упорством; они наделены, однако, членораздельной речью и, выпрямляясь, являют нашим глазам
человеческий облик."

Его несокрушимая уверенность в том, что изменив общественные порядки, мы изменим и отдельного человека гораздо более глубокая мысль, нежели всё до чего дошли его предшественники. Он показывает читателям связь между общественной средой и нравами, побуждениями личности. Вот например, что Эмиль Золя писал про него: "Чтение „Характеров“ заставляет размышлять, но ещё больше — улыбаться; порой изумляешься тонкости наблюдений автора, глубине некоторых его мыслей; он нравится — потому что у него нет предвзятых мнений, нет системы и он не ищет иного способа преподать нам добродетель, кроме описывания наших слабостей и недостатков." Вот некоторые наиболее занимательные высказывания.

"Мы постоянно восхищаемся всякими редкостями; почему же мы так равнодушны к добродетели?"

"Молодые женщины не всегда понимают, как чарует приятная внешность, дарованная судьбой, и как полезно было бы им не разрушать этого очарования. Они портят столь редкостный и хрупкий дар природы жеманством и подражанием дурным образцам. У них все заемное — даже голос, даже походка. Они усваивают то, что им тне свойственно, проверяя в зеркале, довольно ли они непохожи на самих себя, и затрачивают немало труда, чтобы казаться менее привлекательными."

"Гермас, если я женюсь на скряге, она сбережет мое добро; если на картежнице — она, возможно, приумножит наше состояние; если на ученой женщине — она образует мой ум; если на чопорной — она не будет вспыльчивой; если на вспыльчивой — она закалит мое терпение; если на кокетке — она захочет нравиться мне; если на сладострастнице — она, быть может, даже полюбит меня; если на богомолке... скажи, Гермас, чего мне ожидать от женщины, которая старается обмануть бога, но обманывает при этом только себя?"

"Приятно встретить взгляд человека, которому только что помог."

"Люди с меньшим усердием добиваются удачи в делах, нежели исполнения самых пустяковых своих желаний и причуд. Отдаваясь прихотям, они чувствуют себя свободными и, напротив того, считают, что попали в неволю, хлопоча о своем устройстве: все к нему стремятся, но никто не желает утруждать себя ради него, ибо каждый полагает, что достоин обрести успех, не приложив к этому никаких стараний."

"Для иных людей говорить — значит обижать: они колючи и едки, их речь — смесь желчи с полынной настойкой; насмешки, издевательства, оскорбления текут с их уст, как слюна. Лучше бы они родились немыми или слабоумными: живость и даже ум вредят им больше, чем другим — глупость. Они не только злобно огрызаются, но подчас и сами дерзко нападают, разя всех, кто попадет им на язык, отсутствующих равно как и присутствующих; подобно быкам, они стараются вонзить рога то в грудь, то в бок жертвы. Но кому придет в голову требовать от быка, чтобы он отказался от рогов? Точно так же можно ли надеяться, что это описание исправит натуры столь неподатливые, строптивые, свирепые? Завидев подобных людей, лучше всего без оглядки и со всех ног бежать прочь."

"Двое людей поссорились насмерть: один из них прав, другой ошибается, но большинство присутствующих, то ли боясь взять на себя роль судей, то ли из миролюбия — весьма неуместного, на мой взгляд,— осуждают обоих; из этого поучительного обстоятельства можно извлечь важный и решающий довод в пользу того, что, если глупец находится на востоке, нам следует бежать на запад, иначе нас поставят на одну доску с ним."

"Не слишком хороший характер у того, кто нетерпим к дурному характеру ближнего: будем помнить, что в обращении требуются и золото, и разменная монета."

"Я стою на вершине холма и смотрю вниз, на небольшой городок: он расположен на склоне, густой лес защищает его от холодных северных ветров, стены омывает река, которая потом струит свои воды по чудесной долине. Городок так ярко освещен солнцем, что я могу сосчитать все его башни и колокольни: кажется, будто он нарисован на косогоре. Охваченный восторгом, я восклицаю: «Какое счастье жить в этом пленительном уголке, под этими ясными небесами!» Я спускаюсь, вхожу в городок и через двое суток уже уподобляюсь его жителям: только и мечтаю, как бы из него удрать."

"Люди, украшенные достоинствами, сразу узнают, выделяют, угадывают друг друга; если вы хотите, чтобы вас уважали, имейте дело только с людьми, заслуживающими уважения."

"Человек иногда рождается черствым, а иногда становится им под влиянием своего положения в жизни. В обоих случаях он равнодушен к бедствиям ближнего, больше того — к несчастьям собственной семьи. Настоящий финансист не способен горевать о смерти друга, жены, детей."

"Бегите, спасайтесь: опасность все еще слишком близка! «Я уже переехал тропик»,— возразите вы. Нет, пересеките полюс, скройтесь в другом полушарии, взлетите, если можете, к звездам. «Я уже достиг их». Вот и хорошо! Наконец-то вам ничто не угрожает. Повсюду на земле я вижу алчных, ненасытных, неумолимых людей, которые стремятся жить за счет того, кто встретится на их
пути или попадет им под руку, и — чего бы это ни стоило другим — хотят заботиться лишь о себе, приумножать свое достояние и утопать в излишествах."

"Бывают недоумки и, дерзну сказать, даже круглые дураки, которым удается занять важную должность и жить до конца дней своих, утопая в изобилии, хотя никому и в голову не приходит утверждать, что они добились этого трудом или предприимчивостью. Кто-нибудь — чаще всего просто случай — подвел их к источнику и сказал: «Хотите воды? Зачерпните». И они зачерпнули."

"Лет в тридцать мы впервые задумываемся о том, как бы составить себе состояние; к пятидесяти оно еще не составлено. Под старость мы начинаем строиться и умираем, прежде чем маляры и стекольщики закончат отделку."

"Известно, что бедняки пеняют на свою нищету и на то, что никто не хочет ее облегчить. Богачи тоже порою бывают недовольны: они не выносят, когда им недостает хотя бы самой малости или когда им в чем-либо перечат."

"Сосий начал с ливреи, выбился в сборщики налогов, потом в субарендаторы при откупщике, а затем, лихоимствуя, подделывая бумаги, злоупотребляя доверием и разоряя целые семьи, возвысился до заметного положения. Он купил должность и таким путем стал человеком благородным. Ему оставалось только сделаться добродетельным: звание церковного старосты совершило и это чудо."

"Шампань, встав из-за стола после долгого обеда, раздувшего ему живот, и ощущая приятное опьянение от авнейского или силлерийского вина, подписывает поданную ему бумагу, которая,
если никто тому не воспрепятствует, оставит без хлеба целую провинцию. Его легко извинить: способен ли понять тот, кто занят пищеварением, что люди могут где-то умирать с голоду?"

"Человек, который многим ближним — в том числе и вам — помог составить состояние, не сумел сохранить своего и обеспечить перед смертью жену и детей; теперь они живут в безвестности и
нищете. Вам отлично известно их бедственное положение, но вы и не думаете его облегчить. В самом деле, до того ли вам? Вы держите открытый стол, вы строитесь. Зато вы с признательностью
храните портрет вашего благодетеля... правда, уже не в кабинете, а в передней. Какая преданность! Его вполне можно было бы вынести и в чулан."

"Вы очарованы этим дворцом, его убранством, садами, прелестными фонтанами. Увидев в первый раз это изумительное здание, вы без устали восторгаетесь им и беспримерным счастьем его владельца. Но того уже нет, ему не удалось насладиться зрелищем так же беспрепятственно и спокойно, как вам: он не знал ни одного безмятежного для, ни одной мирной ночи; чтобы выстроить этот прекрасный дворец, который восхищает вас, он запутался в долгах, и кредиторы выселили его; уходя, он обернулся, в последний раз издали взглянул на свой дом и скончался от потрясения."

"Усыплять народ празднествами, зрелищами, роскошью, пышностью, наслаждениями, делать его тщеславным, изнеженным, никчемным, ублажать его пустяками — вот безошибочная политика, к которой с давних пор прибегают во многих государствах. Чего только не добивался деспотизм ценою такой снисходительности!"

"Жизнь коротка и безотрадна: она вся уходит на ожидание. Мы откладываем отдых и радости на будущее, часто на то время, когда уже утрачиваем лучшее, что имеем,— здоровье и молодость. Это время наконец наступает, но и тогда мы не перестаем ждать исполнения наших желаний; мы ждем и тогда, когда приходит недуг, сводящий нас в могилу. Если бы даже нам удалось исцелиться, мы снова принялись бы ждать."

"Желая чего-нибудь, мы безоговорочно сдаемся на милость того, от кого надеемся это получить; но стоит нам увериться, что отказа не будет, как мы начинаем раздумывать, вступаем в переговоры и ставим условия."

"Считать скромностью то внутреннее чувство, которое умаляет человека в собственных глазах и, представляя собой неземную добродетель, называется смирением,— значит вовсе отрицать существование скромности или принимать за нее нечто совершенно иное. Человек от природы придерживается самого высокого мнения о своей особе, гордится собой и хорошо думает только о себе; скромность его состоит лишь в том, что никто от этого не страдает. Она — чисто внешнее качество, которое держит в узде его взгляды, жесты, слова, тон и принуждает его хотя бы для виду обхоиться с окружающими так, как будто он и в самом деле считается с ними. Мир населен людьми, которые, по привычке сравнивая себя с окружающими, всегда отдают предпочтение себе и поступают соответственным образом."

"Мы ищем счастья вне нас, во мнении людей, которых считаем льстивыми, неискренними, несправедливыми, преисполненными зависти, капризов, предубеждений. Какая нелепость!"

"Принято считать, что смеяться можно лишь над тем, что смешно; однако встречаются люди, которые смеются над чем угодно. Если вы глупы и опрометчивы, если вы совершаете у них на глазах ложный шаг, они смеются над вами; если вы умны, говорите лишь разумные вещи и выражаете их подобающим образом, эти люди все равно смеются."

"Здоровье и богатство, избавляя человека от горького опыта, делают его равнодушным к себе подобным; люди же, сами удрученные горестями, гораздо сострадательнее к несчастьям ближнего."

"Есть люди, которые не гнутся под тяжестью власти и милостей, быстро свыкаются с собственным величием и, занимая самые высокие должности, не теряют от этого голову. Те же, кого слепая и неразборчивая фортуна незаслуженно обременяет своими благодеяниями, наслаждаются ими неумеренно и заносчиво; их взгляды, походка, тон и манеры долго еще выдают удивление и восторг,
в которые их повергло собственное возвышение, и они преисполняются такой безудержной спесью, что лишь падение может их образумить. Человек рослый и сильный, с широкими плечами и грудью,
легко и непринужденно несет огромный груз, причем у него еще свободна одна рука; карлика раздавила бы вдвое меньшая тяжесть. То же и с высокими должностями: они делают людей великих еще более великими, ничтожных — еще более ничтожными."

"Ключ к сердцу человека — сочувствие страстям, поглощающим его душу, или сострадание к недугам, снедающим его тело; к этому сводится вся заботливость, которую можно к нему проявить. Вот почему теми, кто здоров и умерен в желаниях, труднее управлять, чем прочими."

"Истинно несчастен человек лишь тогда, когда он чувствует за собой вину и упрекает себя в ней."

"Великое удивляет нас, ничтожное отталкивает, а привычка примиряет и с тем и с другим."

"Люди мало нравятся друг другу и не склонны одобрять ближнего: его поступки, поведение, мысли, речь — ничто им не нравится, ничто не по вкусу. Слушая рассказ, внимая разговору или читая книгу, они мысленно представляют себе, как поступили бы сами при тех же обстоятельствах, что подумали или написали бы о том же предмете, и так полны собственными мыслями, что для чужих уже не остается места."

"Не следует обижаться на человека, который, будучи мало знаком с нами, тем не менее отзывается о нас дурно: его нападки относятся не к нам, а к призраку, созданному его воображением."

"Даже самый лучший совет нередко вызывает в нас неудовольствие: достаточно уже того, что он исходит не от нас самих; высокомерие и прихоть подстрекают нас пренебречь им, а если мы все же следуем ему, то лишь по размышлении и в силу прямой необходимости."

"Кто не умеет с толком употребить свое время, тот первый жалуется на его нехватку: он убивает дни на одевание, еду, сон, пустые разговоры, на размышления о том, что следует сделать, и просто на ничегонеделанье; ему некогда ни заниматься делом, ни предаваться удовольствиям; у того, кто распоряжается временем разумно, его достаточно на все — даже на досуг. Любой министр, как бы он ни был занят, каждый день теряет впустую, по крайней мере, часа два, а сколько это составит за целую жизнь! Люди более низкого звания берегут свое время еще меньше. Какое безмерное и повсеместное расточительство того, что так драгоценно и чего нам вечно не хватает!"

**********************

Лев Толстой на короткой ноге был знаком с сочинениями Ларошфуко, Паскаля, Лабрюйера и столь высоко ценил их, что даже издавал книгу с их высказываниями. Более того, читая их видно, какое глубокое влияние они оказали на личность и мировоззрение Льва Толстого. Он постоянно перечитывал свои выписки с "Краткими высказываниями", которые полны ими. Его лучшие работы написаны вдохновением этих великих французских моралистов XVII века.