3 Две помойки: пустая и полная

Поначалу меня озадачило название. Какая же оккупация над страной-победительницей? Дважды полупобедительницей, причём в первый раз получилось чище. Оказалось, дело в американских базах нато на территории Франции. Военные жили своей красивой сытой жизнью за заборами, ходили в свои универмаги и устраивали концерты.
Мир мы видим глазами двух подростков, Патрика и Мари-Жозе, влюблённых в американский образ жизни. Ещё детьми они рылись в помойках баз, выуживая оттуда обрывки и осколки запретного.
Киньяр показал американцев одинокими и несчастливыми от своего изобилия. Будто они с другой планеты, которую Вторая мировая не коснулась:

Алтарь этого храма находится в огромной помойке, где они с Мари-Жозе самозабвенно рылись на исходе детства, и за каких-то десять лет мусор из нее рассыпался по всей земле. Поистине, души людские, как говорил Риделл, стали жалким набором из ярких оберток, конвертов с пластинками, комиксов, кинокадров и рекламных проспектов. Поведение Труди, Уилбера Каберры, супругов Уодд казалось Патрику абсолютно непостижимым. Развязные жесты и бесстыдные речи плохо сочетались с неожиданной добропорядочностью, истовая религиозность — с жаждой обогащения, внезапная агрессия — с неуемным дружелюбием. Словом, все в этом американском мирке ускользало от понимания. Этот мир не похож сам на себя. Этот мир не для жизни, а для смерти.

Американцы смотрят на французов и старую Европу в лучшем случае как на диковинных дикарей, в худшем - любопытствуют о занятном выживании животных. Подарками и подачками не могут заполнить бездонную пропасть личного одиночества. Юная американка, сама особо не делясь, нагло выпрашивает у Патрика старую мельницу для кофе. Ей невдомёк, что люди могут пользоваться надёжным предметом, капризно канючит, мол, вынь да положь. Символ незамаранности юных американцев в мировой бойне расхаживает в белых носочках, чем бесит Мари-Жозе, брезгует водой из Луары и местными деликатесами, чёрную музыку тоже не воспринимает искусством. Грубейший расизм белых американцев вводит в ступор. Офицеры не только не останавливают драки на концерте и на матче, но и активно ввязываются в них на стороне белых. Удивительно, что с таким отношением негры вообще шли в армию.
Старшее поколение жителей Мена недоверчиво относится к понаехавшим и их материальной культуре. Отцы Патрика и Мари-Жозе впахивают один в лавке, а другой ветеринаром. Мать Мари и её старших сестёр бросила детей и ушла в неизвестном направлении. Мать Патрика, единственного ребёнка в семье, телом присутствует, но душой её в городе нет. Она не работает, а лишь сидит в своей собственной комнате или разъезжает по магазинам в крупных городах. Мужа и сына она в упор не замечает. Ей безразлично, когда Патрик приходит с наложенными на бровь швами; ей безразлично, когда он теряет друга; наконец, ей безразличен отъезд сына куда глаза глядят. Ей одно не безразлично: какие шикарные и модные вещи дарит Патрику его взрослый американский друг, никаких подозрений о возможной цене за такие любезности тоже не закрадывается в её голову.
Патрик и Мари сперва дружили, не найдя тепла и взаимопонимания в своих семьях, искали нежности друг у друга. Как водится, девочка стала командовать мальчиком: во что играть, как прятаться... В юности же их посетила якобы любовь. Ну не знааю. Неудовлетворённое желание - да, вампирская жажда напитаться нежностью от другого, но самому отдать поменьше - да, никак не любовь. Совместного творчества, подготовки к экзаменам, обсуждения других тем, кроме как бы сбежать из этой дыры и секса, не было. Это дети войны, 18-летние юноша и девушка того времени, не нашего. В детстве они явно хлебнули лишений, но их поведение в юности не сочетается с прошлым. Будто распилили жизнь людей, отсекли жизненный опыт детства до 1959 года, раздали шаблоны нового поведения, вот им и следуйте. Унылая Мари не может взбунтоваться как следует, чтобы весь её негатив вышел с яростью и гневом, а мозги Патрика исключительно в штанах.
Современную французскую литературу не очень люблю за ощущение во время чтения. С одной стороны, эгоистичная зацикленность на физиологии, причём на своей индивидуальной, а не на чужой, такая не японская зацикленность, с нюансами, но своя. Ну зачем мне было знать, ходит пианист в трусах или без? Персонаж он второстепенный, отношения с партнёром роли в сюжете не играют. Зато ситуация с Мари и американцем слита, просто отшвырнул без разборок и объяснений.
С другой стороны, чувствуется преграда между происходящим и читателем, будто со стороны и через стекло наблюдаешь за спектаклем. Для меня по-настоящему живым воспринялся эпизод с вылезанием в окно, когда рассерженный отец запер Патрика в комнате. До и после всё было как в тумане. Точно такой же туман окутывал и при чтении "Мадрапура" Робера Мерля.
До слушания Киньяра три недели мучилась бессонницей, но под этот текст засыпала и вечером на всю ночь, и днём. 192 несчастных страницы мурыжила четыре, четыре дня!!! Особенно часто мозг отключался на лицемерных сентенциях пианиста. Сам он с переменным успехом топит то против местных коммунистов, то за негров и против белых, то за индийскую культуру и нирвану. Сам поносит богатых капиталистов, но сам же играет только на их базах и танцевальных вечерах. Ну не лицемерие ли? А его околонаркотного бубнежа в романе достаточно.
Слушала в исполнении Надежды Винокуровой. Ускоряла от 1,2 до 1,5. Надо проверить не на французской книге, так же ли будет усыпляюще восприниматься голос чтицы, отвлекаемость от текста была реально частой.