0 Сказ про то, как страшная советская цензура сделала было из Толи Кузнецова человека, но он нашел грязь и стал таки свиньей

"Бабий Яр" писателя Анатолия Кузнецова читал я в самом конце 1970-х годов в старых - даже на тот момент - журналах "Юность", раскопанных во время летних каникул на дачном чердаке. Лет мне тогда было не очень много, поэтому надо ли говорить, что эта небольшая по объему(на тот момент , а это важно) книга о трагедии Бабьего Яра произвела на меня не просто сильное впечатление, но надолго запала в душу (да-да, примерно так начинается и моя рецензия на"Белокурую бестию" Лагина, которая пришла ко мне из той же пачки старых журналов "Юность" и так же запомнилась содержанием, да и про "В списках не значился" Бориса Васильева могу сказать то же самое). Очень многие моменты повествования я помню до сих пор так, как будто читал эту книгу вчера.

Собственно поэтому всякий раз,натыкаясь в дальнейшем взглядом на поздние книжные издания этого произведения, я, не вдаваясь в детали, без всякого сомнения игнорировал их с мыслью "Это я уже читал и хорошо помню". Каково же было мое удивление, когда неожиданно для меня выяснилось, что писатель Кузнецов, сбежав из СССР в Англию, и подвизаясь на Радио "Свобода", продолжил там работу над книгой, изрядно ее расширив. То есть внезапно оказалось, что читал-то я по молодости лет не совсем то, или даже скорее совсем не то. То, что над прочитанным мной журнальным вариантом поработала "страшная советская цензура", о которой последнее время я волей-неволей вспоминаю все чаще и чаще, сомнений у меня не было. Другой вопрос, что понимать под цензурой. Практически любая журнальная публикация подвергается редактуре, как тогда, так и сейчас, это - есть краеугольный камень издательского дела. Кто не верит, может сам убедиться в этом, сравнив, например, постсоветские публикации фантастических романов зарубежных авторов в журнале "Если" с их же практически одновременно вышедшими книжными изданиями.

Зато совершенно удивительным оказался тот факт, что скончавшийся в 1979 году писатель Анатолий Кузнецов продолжил работу над трудом своей жизни и после окончания оной, постоянно дополняя и дорабатывая книгу уже в наши дни, во всяком случае последующие издания становятся все толще и толще, перевалив к 2010 году за 700 страниц. Еще более удивительным оказался тот факт, что на просторах Интернетов проще найти "свободное от советской цензуры" издание (причем с любой "степенью свободы" - от 300 до 700 страниц), чем то старое советское, а оно мне понадобится в дальнейшем для цитирования, чтобы не казаться голословным. Но, как говорится, кто ищет, тот всегда найдет. Кстати попутно оказалось, что тот оригинальный журнальный текст местами довольно сильно отличается от того, который выдается за советский (то есть набранный нормальным шрифтом) в нынешних книжных публикациях, но это уже другая история.

Что при этом нужно понимать, так это то, что с увеличением объема ничего нового о Бабьем Яре читатель не получает. Как было в первой публикации 200 страниц по заглавной теме, так столько же их в дальнейшем и осталось. И если в первых книжных расширенных изданиях их было 200 из 300 страниц, то в последних уже 200 из 700. Остальное просто новые рассуждения "за жизнь" касательно самых разных ее аспектов, или иначе говоря, оголтелая пропаганда, к заглавной теме отношения практически не имеющая.

Но даже все это я бы просто принял к сведению, если бы не случай. Читая рецензии, я вдруг натолкнулся на одну цитату из новейшего издания, которая буквально обожгла меня, настолько она диссонировала с тем, что я читал четыре десятка лет назад.

Метаморфоза главного героя, то бишь автора, была столь разительной, что я глазам не поверил. Но расскажу всё по порядку.

Вот один из фрагментов книги, который я запомнил если не наизусть, то, как говорят, "близко к тексту". Он идентичен тому, что сейчас можно увидеть в новом книжном издании. Речь в нем идет о лучших друзьях детства автора, одним из которых был Шурка по прозвищу Маца, у которого при немецкой оккупации могли быть особые проблемы в силу его еврейского происхождения. И реакция главного героя на нацистскую пропаганду была в этом эпизоде совершенно нормальной и естественной. Человеческой она была.

На заборах еще висели советские плакаты с карикатурами на Гитлера, но в одном месте они были заклеены свежими. На черном листе желтыми линиями были нарисованы картинки счастливой жизни, которая теперь будет: упитанные чубатые мужики в шароварах пахали волами землю, потом размашисто сеяли из лукошка. Они весело жали хлеб серпами, молотили его цепами, а на последней картинке всей семьей обедали под портретом Гитлера, украшенным рушниками.
И вдруг рядом я прочел такое, что не поверил своим глазам:
"ЖИДЫ, ЛЯХИ И МОСКАЛИ — НАИЛЮТЕЙШИЕ ВРАГИ УКРАИНЫ!"
У этого плаката впервые в жизни я задумался: кто я такой? Мать моя — настоящая украинка, отец — чистокровный русский. Значит, я наполовину украинец, а наполовину "москаль", то есть враг сам себе.
Мои лучшие друзья были Шурка Маца — наполовину еврей, то есть жид, а Болик Каминский — наполовину поляк, то есть лях. Получалась сплошная чертовщина. Немедленно сообщил бабке.
— Не обращай внимания, сынок, — сказала она. — То большие дураки написали.
Я подумал, что действительно дураки. Но кто им разрешил такой бред печатать и расклеивать по заборам?

И далее, уже после того, как ему на глаза попадается текст печально знаменитого приказа "Все жиды города Киева и его окрестностей...". , Толя Кузнецов продолжает свои размышления.

И Шурка Маца поедет? Но мать его русская. Значит, ехать ему одному? Мне стало жалко его, жалко с ним расставаться.

Кстати сравните этот фрагмент с тем, что в нынешних изданиях выдается за советский вариант.

А вот непосредственно после этого в новом "свободном от советской цензуры" варианте следует пассаж, которого раньше не было и из-за которого я собственно и пишу эту рецензию.

И вдруг – неожиданно для самого себя, прямо как-то стихийно – я подумал словами деда, даже с его интонацией и злобой: «А! Ну и что? Вот пусть и едут в свою Палестину. Хватит, разжирели! Здесь Украина, а они, видите ли, расплодились, расселись расселись, как клопы. И Шурка Маца – тоже жид пархатый, хитрый, вредный, сколько книг у меня зажилил! Пусть уезжают, без них будет лучше, дед мой умный, дед прав».

Занавес.

Это всё, что вам нужно знать о писателе Анатолии Кузнецове и советской цензуре. И я вам сейчас объясню почему.

Сначала о цензуре. Кто-то в здравом уме может предположить, что в начале шестидесятых годов прошлого века писатель Анатолий Кузнецов принес в советский журнал такое вот свое мыслетворчество, а страшная цензура публиковать это ему запретила, безжалостно вымарав?

Нет, представить такое невозможно. Была у людей прежде всего самоцензура или понимание того, с чем стоит идти в редакцию, а с чем нет. И пусть кто-нибудь попробует мне доказать, что в данном случае это плохо. Точно так же в наши дни никто на Западе не потащит в издательство пассажи со своими мыслями гомофобского или расистского характера, самоцензура тут сработает точно так же. И это, наверное, тоже хорошо.

То есть продать мне этот фрагмент, как вымаранный советской цензурой, никак не получится, это явно более поздняя вставка. Точно так же как более поздними вставками являются, например, сравнения красного фона флагов Германии и СССР и тут же свежая ремарка по отношению к жовтоблакитному флагу - "хороший мирный флаг", как противопоставление двум первым, и многие другие. Не могло этого ничего быть в изначальном, предложенном к публикации в советском издании авторском варианте.

Но главное здесь даже не это. Главное тут, независимо от всего вышесказанного, то ,что этот фрагмент замечательно характеризует автора. В смысле замечательно для читателя, но не очень замечательно для Анатолия Кузнецова. Тут на самом деле всего два варианта, и оба для него скверные.

Допустим он не был тогда такой скотиной и так о своем лучшем друге не думал, а все это результат более поздних, уже английских вставок, просто "для красного словца" - "Мели, Емеля, твоя неделя". Но тогда встает вопрос доверия ко всему тому, что в новых изданиях дано курсивом. То есть на самом деле это не вымаранная советской цензурой Обжигающая Правда(тм), а обычные более поздние инсинуации, призванные прежде всего заставить читателя думать в определенном русле, нужном заказчикам данного труда. И именно так к ним и нужно относиться.

Второй вариант, а именно, если это чистейшая правда, еще хуже. Получается Толе Кузнецову хватило малюсенькой дозы пропаганды, чтобы предать своего лучшего друга, о котором он буквально только что думал с таким состраданием и жалостью, и начать считать его своим врагом, более того - желать ему всяческих бед, вспоминая какие-то смехотворные обиды. Хуже этот вариант потому, что по нему Толя Кузнецов скотиной был всегда и лишь благодаря советской цензуре, которая в принципе не допускала публикацию подобных вещей, он первое время выглядел человеком. Это - одна сторона вопроса. Другая же состоит в том, что если ему хватило одного небольшого политзанятия в исполнении деда и одной немецкой листовки, чтобы начать не только верить во всякие мерзотные антисемитские инсинуации, но и самому повторять их, то, что тогда говорить о массированных политзанятиях в исполнении Радио "Свобода", которое в пропаганде даст фору доктору Геббельсу, а не то, что толиному деду. Какая разница, ЧТО он поет с чужого голоса: инсинуации в отношении своего лучшего друга или инсинуации в отношении своей страны? А на страницах "новой" книги мы видим и то, и другое. И если он под влиянием пропаганды озвучивает всю эту мерзость, то почему читатель должен всё это принимать за чистую монету? Или кто-то поверил, что Шурка Маца - плохой человек, хитрый и вредный, рассевшийся как клоп? Есть такие? Как нет? А почему тогда остальному верите?

То есть, как и при первом варианте встает вопрос доверия всем этим более поздним вставкам, которые в очередной раз нам пытаются выдать за восстановление якобы изъятого цензурой.

Как видим, итог обоих вариантов практически идентичен. Из книги на тему трагедии Бабьего Яра автор своими последующими вставками сотворил нечто, где заявленная на обложке тема ушла на задний план, напрочь растворившись в пространных пропагандистских рассуждениях. А название книги осталось в виде паровоза, который, пыхтя, тащит к читателю товарный состав, под завязку загруженный дешевой пропагандой. Определение такому может быть только одно: спекуляция на трагедии.

Я, наверное, удачливый читатель. Я читал тот "Бабий Яр", где Толя Кузнецов еще был человеком. Хотя меня все время убеждают, что это заслуга не его, а советской цензуры. И в общем-то уже убедили.