5 Думай как Гегель, или приближение к спекулятивному сознанию

Конечно, это выдающееся произведение для историко-философской сферы, потому что очень мощный ум, если не равный Гегелю, но настоящий философский ум (Ильин - известный русский философ XIX века) попытался не просто рассказать о философии Гегеля, но почти насильно вчувствовать нас в логику его мышления, показать специфику его подхода «вообще», как бы изнутри помочь нам освоить то, что на первый взгляд не только понять, но и читать для рядового человека невозможно. На мой взгляд, такой феноменологический подход должен быть доминирующим в изложении истории философии, но для этого требуется почти конгениальность рассказчика, а людей, которые могут хотя бы примерно выйти на уровень мышления Платона или Гегеля, конечно, единицы. Но дело не в успехе, а в направлении, цели, которую большинство изф-специалистов даже не ставит перед собой. Сам Гегель, по мнению Ильина, не утруждал себя разъяснениями тех метафизических картин, которые открылись его «умному видению», спекулятивному взгляду. Ильин пытается всеми силам сделать это за него. Во вступлении почти веришь, что сейчас тебя окунут в сознание Гегеля и тебе откроется царство спекулятивных идей. Но с каждой главой стиль изложения Ильина усложняется, количество не прояснённых мест и терминов увеличивается, и читатель быстро теряет руку проводника. Но, в целом, Ильиным предпринята героическая попытка показать нам мир мышления Гегеля «с человеческим лицом». Язык его очень образный, не пусто-академический, а насыщенный своим пониманием и категориями: он облекает свои и гегелевские интуиции в понятия, а понятия наполняет живыми художественными описаниями.

Пример стиля изложения Ильина:

«Каждое великое и зрелое философское учение имеет основную идею, скрывающую в себе то «главное», то существенное, во имя чего это учение вынашивалось, созревало и находило себе одеяние слов. Эта идея закрепляет собою то состояние, которое открылось философствующему уму, пленило его и определило собою всю дальнейшую судьбу его философского видения. Предметное, закрепленное в такой «основной» идее, раз воспринятое субъективным духом философа, обычно в силу «предустановленной гармонии» между духовным опытом мыслителя и ритмом самого предмета становится тем содержанием, адекватное выражение которого оказывается жизненной задачей философствующего ума. То, ради чего философ несет бремя своего духовного опыта; то, чему посвящены его познающие и проявляющие усилия; то, чем «одержим», иногда бессознательно, его дух, составляет содержание этой основной идеи и, соответственно, этого «опыта». Философ служит этому предметному обстоянию иногда пожизненно; он отдает все силы своего духа на то, чтобы сделать воспринятое достоянием разума, чтобы соблюсти луч предметного откровения и зажечь этим лучом познание каждого живого человека. Отсюда пророческий пафос каждой великой философии; отсюда ее несамоуверенная уверенность, ее тяготение ко всеобщности и подчас ее гениальная однодумность: великий философ живет в подлинном луче предмета, но иногда не более чем в одном, едином луче.
«Все реальное подлежит закону спекулятивной конкретности» — вот содержание того кардинального опыта и той основной идеи, которому посвящена вся философия Гегеля» (181).

Главное, что хочет донести Ильин, - показать, что Гегель описывал и работал в особой области мышления: не эмпирической (это вообще черная метка для Гегеля и Ильина), не абстрактной или рассудочной, а именно спекулятивной, где понятия живые и конкретные, где ты их не думаешь, а видишь. Это своеобразный возврат к платонизму, к миру идей, которые живут самостоятельно и являются единственной настоящей реальностью, в которой, если мыслителю повезёт, он может растворить своё субъективное сознание и позволить им говорить о себе через свою ограниченную конечность. И если на время признать, что Гегель работал в этой особой области, где «видят мыслью и мыслят воочию», то к его философии нельзя подходить с обычными мерилами здравомыслия и адекватности - необходимо сначала напрячь все свои силы, что прорваться в этот мир, немного погулять в саду спекулятивных понятий, а уж потом отмахиваться от пустословия, которым часто кажутся труды известных философов. То, что пишет Гегель, это не произвол его воспаленного чрезмерным образованием сознания, а «подлинный душевно-духовный познавательный опыт». Более того, нужно «вынести за скобки» не только обыденно-эмпирическое сознание, но и научное, весь свой рассудок, который привык считать себя понимающим мир, если научился управляться с десятками абстракций или формул. Чтобы перенестись в спекулятивный мир Гегеля недостаточно просто «получше подумать», нужно изменить сам философский уклад души, обратится, как пишет Ильин, из язычника Савла в апостола Павла.

Вера в объективность понятий (Гегель) или идей (Платон) в XX веке стала пониматься как объективность мыслимого содержания, того, что мыслится в мысли – смысла (феноменология, логика). Объективность дается не только внешним, но и внутренним образом. Но для идеалистов и Гегеля истиной объективностью является только внутреннее содержание. И более того, без отвращения от внешнего, невозможно проникнуть во внутреннее. Душа должна перестать тратить силы на созерцание внешнего, чувственного и целиком отдаться делу мысли.
Спекулятивная мысль Гегеля настолько пропитана воображением, что обычной логической критической мыслью её нельзя понять. Мышление без творческой силы воображения есть мышление дурное, рассудочное, рождающее мертвые абстракции. Но воображение, конечно, должно быть направлено на сверхчувственные образы. Мышление есть «сверхчувственное внутреннее созерцание».

«Спекулятивное мышление есть не просто абстрактное мышление, а нечто большее: мышление, своеобразно сочетавшееся с созерцанием» (65). Созерцание – то непосредственное отношение сознания к своему предмету, в котором сознание сливается с ним, отдается ему всецело, не забыв, в свою очередь, пропитать предмет мыслью. Это слияние позволяет преодолеть искажающую силу конечного сознания и прорваться к «вещи в себе». Это слияние является тождеством сознания и предмета, субъекта и объекта, которое Гегель называет понятием ( = идея, смысл и пр.). Чтобы дойти до уровня понятий, таким образом, мы должны «уничтожить» опору на внешний мир и на сознание, если оно конечное и субъективное. Фактически, это смерть нашего обычного Я, всего порядка вещей. Нет более «моего сознания», есть только само понятие, сам смысл. Оно живет и развивается, само себе субъект и объект. «Умертвить» себя можно только силою интуиции, точнее интуитивного мышления, потому что немыслящая интуиция бесполезна. Умертвить можно только на время философского познания, потом познающий неизбежно возвращается к эмпирическую дуализму, к разорванности себя и предмета.

Итак, понятие Гегеля – это не абстрактная категория и даже не дурно понятая самостоятельная платоническая идея, это два-в-одном: состояние сознания, ушедшее в предмет, и одновременно состояние предмета, нашедшее себя в сознании. Понятие Гегеля и идеально, и реально.

Важно помнить только, что идеализм Гегеля, и многих великих философов, до него, как бы раньше сказали, объективный. То есть человеческая душа, человеческое сознание Гегеля также не устраивают как эмпирическая реальность. Спекулятивный философ ищет «объективного бытия» так же, как и всякий живущий человек, но находит его на пути своеобразного «самоуглубления», которое есть, однако, не углубление в себя, но углубление в мыслимое содержание, в мыслимый предмет. Книга Ильина о Гегеле очень хорошо и образно описывает то, что называют классической метафизикой и способом традиционного философствования вообще.

Основной ошибкой Гегеля Ильин считает, подмену «предмета» «смыслом»: вместо реального объекта теперь смысл, подобно растению, изменяется, но остается тем же. Вся жизнь переносится из души, мыслящей о понятии, в сверхвременное понятие. Душевные состояния становятся логическим предметом, а смысл рассматривается как живое, развивающееся духовное начало. Короче говоря, и душа (сознание) и смысл меняются местами и характеристиками. И с обычной точки зрения кажется, что Гегель наделил логику метафизической реальностью, однако, с его точки зрения он открыл абсолютную реальность, которая адекватно выражается через логическое мышление.

Для меня основной «ошибкой» Гегеля является то, что «баланса» идеального и реального он достигает путем уничтожения физической, чувственной, обыденно-душевной реальности, всего изменчивого, и наделения единственной и абсолютной реальностью только мысль, пусть и особого толка, надрассудочную, вечную. Впрочем, таков путь всей классической философии от Парменида до Гегеля за редкими исключениями. Интересно, что несмотря на то, что область эмпирической природы, вроде как, идёт в топку первой, Гегель и Ильин активно используют эпитеты «живое», «органическое», «словно животное или растение» и пр. как основной образ для изображения специфики спекулятивного мира понятий. Например, спекулятивная тотальность, будучи «самоопределяющейся силой мысли» есть одновременно «совершенный организм, предающийся «спокойному» и «гармоническому» «самонаслаждению» и пронизывающий биением своего пульса все кровеносные пути своих органов»-спекулятивных предметов (216), или Абсолютная Идея есть «абсолютный организм смысла» (220). Продолжая линию биологических метафор, Гегель называет Абсолютное Понятие (= Бог, разум) «всеобщей кровью», которая «везде присутствуя… пульсирует в себе, не приводя себя в движение, и содрогается в себе, не впадая в беспокойство» - действительно яркий образ, помогающий понять роль гегелевского понятия в мире.

Если первая часть посвящена осознанию, что Гегель открыл для себя и для нас особый спекулятивный мир идей, то во второй Ильин на столь же прочувствованном уровне пытается пересказать гегелевскую концепцию божественной самореализации, откровения Бога, которое происходит сначала в логических категориях, затем в природе, и наконец, в человеческой душе и государстве. Если в первой части, главное, что я поняла, что Гегель – это Платон XIX века, то во второй части создалось ощущение, что Гегель продолжает дело Аристотеля, ибо он попытался раскрыть механизм того как Дух (= Ум у Аристотеля) мыслит сам себя, и показать, что мышление и смысл существуют помимо человеческого сознания и мышления, что они объективны. Грубо говоря, если первая часть посвящена методологии, то вторая – онтологии и метафизике Гегеля, или даже пантеизму Гегелю (как сам Ильин называет его систему): рассмотрению основных проблем этой концепции и тому как Гегель их решил.

Основная проблема любого идеализма – показать, как идеальное может «породить» и смириться с материальным. У Гегеля эта проблема приобретает особый масштаб, так как эмпирическая стихия для него суть ничто, иллюзия, которую надо отбросить, а с другой стороны, он не может не считаться с наличием эмпирической природы, бурным развитием естествознания в его время. Поэтому ему приходится вертеться как ужу на сковородке, пытаясь вписать чувственность в спекулятивный Дух. Он это делает через концепцию «образов» - особых предметов, в которых оба стороны «врабатываются» (любимое слово Ильина), врастают одна в другую, сращиваются в единство, но при этом хотя чувственное входит как бы в состав всеобщего, оно в нём растворяется, так что о паритете начал речи не идёт. Происходит это слияние путем постепенного "отнятия территории" спекулятивного у эмпирического. Образы - это овеществившие себя Идеи. Образы по степени возрастания совершенства таковы: природный организм, истинное государство, подлинное произведение искусства, религия откровения, спекулятивная философия (+ Иисус Христос). В конце своего тернистого пути Абсолютная идея восстает из органического сращения Разума с неразумной чувственностью. Иррациональная стихия признается Гегелем необходимой для Духа, обогащающим её элементом: побеждая её «беззаконие», Идея усваивает её качество. В общем, для победы Разума нужен реальный соперник, «техническая победа» не так интересна.

В целом, предприятие Ильина – отражение предприятия Гегеля: оба сделали героическое усилие, чтобы продемонстрировать мир спекуляции профанам, но этого мало: чтобы увидеть то, что они демонстрируют, читателю нужно, немного-немало, совершить прыжок, сравнимый с мистическим озарением. Уход сознания в предмет, по мнению Ильина, – это не методологический прием ученого сознания, а метафизическое, духовное событие, сложнейшая духовная работа, пути которой, к сожалению, прописаны не столь четко как хотелось бы ленивым путникам мысли. Однако для реального, внутренне прочувствованного приближения к мышлению Гегеля – это книга просто прекрасна.