3 Чёрный зверь на белой дороге. Толстая Т.Н. Кысь. – М.: АСТ, 2016. – 352 с.

Роман Татьяны Толстой «Кысь» впервые был опубликован в начале нулевых и не остался незамеченным читателями и критиками – об этом свидетельствуют премия «Триумф» (самая первая российская негосударственная премия в области литературы и искусства), восторженные отзывы в прессе. Чаще всего в заслугу писателю ставили язык произведения и мрачные аллюзии на действительность, в которой легко опознавали не то позднесоветский Союз, не то постсоветскую Россию, но нечто родное несомненно.
Книжная действительность романа ограничивается деревянным тыном условного Средневековья, а действие разворачивается в постапокалиптическом будущем в неком городке с гордым именем Фёдор-Кузмичск «а… до того – Сергей-Сергеичск, а прежде имя ему было Южные Склады, а совсем прежде – Москва». Однако внешние реалии с подробными деталями (от мелких как неизменные мыши до запоминающихся как значительно изменившиеся кошки) в этой истории на равных соседствуют с книжными фразеологизмами и мифологическими реалиями.
Собственно, многое в тексте романа Татьяны Толстой определяется необходимостью создать бытовой фон, на котором живыми покажутся условно-древне-русские слова про слёзы горючие, зорьки ясные, да Окаян-дерево в весеннем цвету. Сейчас так не говорят, а когда говорить зачнут то будет мир вокруг страшен и непригляден и наряду с великими героями, спасающими от мрака, принёсшими людям огонь как Фёдор Кузьмич – слава ему – в этом мире поселятся хотнические чудовища навроде жуткой Кыси (которую никто не видел) да сказочной Княжьей Птицы Паулин (на которую посмотреть очень хочется).
«А глаза у той птицы Паулин в пол-лица, а рот человечий, красный… А красоты она таковой… что нет ей от самой себя покою… И никому из людей от той белой птицы отродясь никакого вреда не бывало, нет и не будет. Аминь».
Роман писался долго, в нём есть неоднозначность, многослойность и противоречия, позволяющие попеременно видеть в получившемся тексте то сатиру на современность то пророческую антиутопию, а то и просто постмодернистскую игру в слова.
Неоднозначен в романе и сам главный герой, Бенедикт, соединяющий детскую наивность с детской же жесткостью, а бескорыстную тягу к чтению с неоднозначными поступками, дающими достаток, положение, власть. Собственно неизменен только авторский язык рядящийся под речь заглавного персонажа и болтовню рядовых «голубчиков». Мощный, самодостаточный язык, полный внутреннего тёмного огня и внешнего филигранного блеска. Многих зачарует эта тёмная магия слова, живущая в мире, где нет книг. В этой псевдо-средневековой ойкумене, где место монахов-переписчиков заняли писцы казённой избы, есть диковинные эссеи и шопенгауэры, но отсутствует книга способная научить доброму, вечному. Здесь как писчая палочка, предельно заострён вопрос что вообще есть книга – стопка ли берестяных листков, сшитая в тетрадочку, или та сладкая волшебная отрава, которая существует незримо, но меняет человека, мир:
«И будто облака какие в груди плывут, и будто ты на горе, и дороги с горы видны белые, путанные… и будто вдали блестит что – али то Море-окиян, про который в песнях поют? али то острова в море волшебные, с белыми городами, с садами, с башнями? али царство чужое, утерянное? али жизнь другая?..»
Не даёт ответа автор, только показывает читателю читателей, книголюбов-голубчиков – возможно как раз таких с которыми в нашей с вами реальности в одном общественном транспорте по утрам давилась да от которых народной мудрости в часы пик набиралась.
В альтернативной реальности, в книге Татьяны Толстой, самым же страшным оказывается не мир, полный диковинных существ – перерожденцев в валенках на четыре ноги, кохинорцев с хоботами да чёрных зайцев, скачущих по деревам – но беспомощность литературы. Чего стоят все книги вместе взятые, если самые светлые страницы оставляют человека дикарём на государевой службе, а то и пуще – главным санитаром общества с крюком обоюдоострым? Если запнётся какой читатель, скользя по направляющим авторской речи, застопорит ход разглядывая цветы тульпаны или зашибёт голову о какие-нибудь резные кукумаколки да узорные боботюкалки – горе ему. Оглядится вокруг бедолага, провалившийся сквозь Москву в Фёдор-Кузмичск, содрогнётся, задумается. И выпьет его страшная Кысь без остаточка, навалится на него чёрная тоска и весь разум из человека и выйдет.
Не даёт простого ответа как жить дальше автор увлечённый языковой игрой, не верит в интеллигенцию готовую обогреть каждого перерожденца, не доверяет государственным институциям, ведущим в условно-светлое-будущее, а лишь советует найти какую-то диковинную Азбуку, где наряду с фитой и фертом ещё «чуткость, сострадание, великодушие». Последние страницы романа и вовсе кажутся одной авторской насмешкой – над героями ли, читателями ли, просветительскими ли идеалами юности. Гори оно всё огнём…
Но мнится и тот, несовременный ни писателю, ни его героям, читатель, что ищет в книге добра и света и дорог белых, путанных, найдёт для себя проблеск. Между тяжких словес, подобных тем, которыми любили изъясняться идейные душегубы на троне, и малограмотные диктаторы на партсобраниях, нет-нет да мелькнёт что-то обнадёживающее, обернётся Птица Паулин знакомой по детским сказкам птицей Сирин, покажется чудище Кысь чудесным проводником между мирами.
Пытаясь выстроить мифологическое пространство своего романа по лекалам книжников допетровской Руси, Татьяна Толстая отчасти наделяет заглавный ужас книги чертами амбивалентной лесной нечести русских волшебных сказок. И получается, что Кысь – тёмный двойник светлой птицы Паулин. А раз так, тот кто выйдет за нагромождённые Татьяной Толстой словеса, услышит в них музыку, не испугается мрака, может быть ещё и найдет свою Главную книгу.
Как не огораживай знакомый мир деревянным тыном всё одно будет сквозить сквозь щели нездешним, как не заполняй пространство вычурными фразами останется что-то за пределами написанного и напечатанного.
В конце своего романа автор обнаруживает что не только рукописи не горят, но и некоторые их создатели тоже. Просветительские идеалы плохо совмещаются с большинством голубчиков, но обладают чудесной способностью перелетать с места на место аки голуби. Опровержение книги оборачивается утверждением Книги – Голубиной книги, сверхтекста к которому только приближается любой земной автор.
Роман Татьяны Толстой далеко не та самая необходимая каждому Азбука, но текст с азбучной истиной, о том, что настоящие Слова не вмещаются в книжки.