3 Плетение словес

Любопытно, что годы жизни арабского филолога и писателя аль-Харири (1054—1122) почти совпадают с годами жизни русского князя Владимира Мономаха (1053—1125), человека тоже не чуждого перу. Но насколько более развитой была к тому времени арабская литературная традиция!

Русский перевод самой известной книги аль-Харири издавался трижды. Во избежание путаницы сразу покажу вам обложки всех трёх изданий (подписи под картинками).

аль-Харири, Абу Мухаммед аль-Касим. Макамы: Арабские средневековые плутовские новеллы / Пер. с араб. В. М. Борисова, А. А. Долининой, В. Н. Кирпиченко; вступ. статья и примечания В. М. Борисова, А. А. Долининой. — М.: Наука (ГРВЛ), 1978. — 220 с. — 50 000 экз.


аль-Харири, Абу Мухаммед аль-Касим. Макамы: Арабские средневековые плутовские новеллы / Пер. с араб. В. М. Борисова, А. А. Долининой, В. Н. Кирпиченко; вступ. статья и примечания В. М. Борисова, А. А. Долининой. — М.: Наука (ГРВЛ), 1987. — 267 с. — 50 000 экз.


аль-Харири, Абу Мухаммед аль-Касим. Макамы. Средневековая арабская новелла / Пер. с араб. В. М. Борисова, А. А. Долининой, В. Н. Кирпиченко. — СПб.: Петербургское Востоковедение, 2017. — 304 с. (ISBN: 978-5-85803-498-8 / 9785858034988)

Я работал со вторым изданием, оно же первое полное (в первом издании, 1978 г., переведены были 40 новелл из 50; в издании 1987 г. — уже все). Переводчики вложили в свой труд бездну изобретательности, я преклоняюсь перед их талантами и признаю, что моя низкая оценка русскоязычной версии крайне субъективна (то есть, в сущности, несправедлива). Попробую объясниться.

Книга состоит из пятидесяти новелл («макам»), объединённых фигурами рассказчика (аль-Харис ибн Хаммам) и главного героя (Абу Зейд ас-Серуджи, «серуджиец»). Рассказчик путешествует по городам и весям исламского мира, от Магриба до Самарканда и от Тифлиса до загадочного острова в Индийском океане. И куда бы он ни прибыл, неизменно встречает там Абу Зейда: пятьдесят раз подряд! Спасения от вездесущего Абу Зейда нет: он проникает даже на корабль, успевший отплыть в Оман, хотя изначально в числе пассажиров его не было. Условность композиции, сама по себе слишком явная, усугубляется тем, что рассказчик, раз за разом сталкиваясь с Абу Зейдом, никогда не узнаёт его с первого взгляда. У него что — лицевая агнозия? Но я не уверен, что средневековые арабы знали о существовании этой болезни. К тому же после тридцатой или сороковой встречи человека начинают узнавать не только в лицо, но даже и со спины:)

Рассказчик – купец, но весьма образованный, большой любитель мудрых бесед в приятной компании, ценитель красноречия и поэзии. Главный герой — профессиональный нищий, бессовестный проходимец и великий комбинатор, выманивающий у состоятельных людей деньги и ценные вещи с помощью своих незаурядных талантов. Он и знаток арабского языка, и оратор, и поэт-импровизатор, и актёр, и даже учёный-правовед; он меняет личины, разыгрывает сценки, виртуозно запудривает окружающим мозги — с единственной целью обобрать их. Сделав своего героя образцом безнравственности, автор щедро снабдил его плодами своей собственной филологической образованности и приписал ему целую кучу своих стихов. В некоторых новеллах Абу Зейд демонстрирует высочайший уровень учёности, для молодого человека практически недостижимый, поэтому автор изображает своего гениального жулика стариком. И здесь — второе больное место книги: невозможно поверить, что столь щедро одарённый природой человек успел состариться, так и не отыскав себе достойного места в обществе. Недоумение читателя усиливается, когда в одной из новелл мы видим Абу Зейда в роли имама-проповедника (место при мечети тёплое, и бросать его ради бесцельного бродяжничества попросту глупо). В другом случае Абу Зейд оказывается в положении царского любимца, с правом распоряжаться казной и без каких-либо обязанностей. Казалось бы, надо ставить точку, но нет: следует ещё ряд новелл, где продолжается прохиндеада. Наконец, ближе к концу книги рассказчик застаёт Абу Зейда в должности провинциального учителя. Местом действия избран сирийский город Химс, жители которого в арабском мире славились своей глупостью, но Абу Зейд и здесь отличился: все ученики под его руководством достигают феноменальных успехов в стихосложении. Поражённому рассказчику Абу Зейд объясняет достоинства учительского ремесла:

— Ремесло учительское хорошую прибыль даёт и недаром лучшим товаром слывёт. Оно считается ремеслом благородным и Аллаху всевышнему угодным, людям внушает оно почтение, вызывает всеобщее уважение. Окружает учителя паства смиренная, приказу послушная неизменно. Учитель властвует, как эмир, распоряжается, как вазир, он подобен могущественному владыке, облеченному властью великой…

И далее немедленно следует «ложка дёгтя» (весьма характерная для аль-Харири, склонного осмеивать прописные истины):

… Но приходит в расстройство ум его славный, и глупость скоро становится явной: он словно в ребенка превращается снова, от него не услышишь ты разумного слова.
(с. 219)

Да, привычка поучать меняет психологию человека (феномен, хорошо знакомый и людям нашего времени, которым приходилось иметь дело со старыми учителями).

На мой взгляд, новелла об учительстве Абу Зейда прямо-таки просится в финал: вышло бы, что великий комбинатор, потерпев в своей жизненной стратегии фиаско, переквалифицировался в управдомы… то есть, я хотел сказать, в учителя. Но мои вкусы и предпочтения сформированы в мире совсем иной литературной традиции, а книга аль-Харири написана в XII веке, и забывать об этом не следует. Средневековый автор не боится противоречий и преспокойно перебирает возможные варианты развития судьбы своего героя. Особенно характерны в этом отношении две финальные новеллы. Здесь автор доходит уже до открытой амбивалентности и предлагает нам, один за другим, два альтернативных финала: я бы обозначил их как «бесстыдный» (Сасанская макама) и «благочестивый» (Басрийская макама). Второй написан, конечно, в насмешку над ханжами: нате, ловите что хотели! Вот вам раскаяние величайшего проходимца и обращение его к добродетели… В новейшей литературе приём вариативности финала в окончательном тексте книги впервые использует, кажется, только Фаулз («Женщина французского лейтенанта», 1969 г.).

Отдавая должное блестящей идее дать два альтернативных финала, должен констатировать, что разнообразием сюжетов аль-Харири не блещет. Он честно пытается варьировать плутовские уловки Абу Зейда, эпизодически вводит фигуры его помощников, но всё равно кое-где повторяется. В поисках оригинальных сюжетных ходов он не брезгует даже и сказочными мотивами, в духе «Тысячи и одной ночи».

Разворот факсимильного издания Парижской рукописи «Макам» аль-Харири (XIII века) с иллюстрациями к 39-й (Оманской) макаме. Рассказчик и Абу Зейд расспрашивают чернокожих рабов перед дворцом правителя таинственного острова в Индийском океане.

Но серьёзных успехов всё-таки нет, и занимательности повествования, на уровне Ильфа и Петрова, не ждите (хотя есть забавные параллели: так, например, в одной из новелл Абу Зейд предлагает холостому рассказчику начать карьеру многоженца). Сила дарования аль-Харири не в закручивании сюжетов, а во внешнем оформлении повествования: в плетении словес. В оригинале вся книга «макам» написана рифмованной прозой, чередующейся со стихами. «Каждая страница их, каждая строка насыщена метафорами, параллелизмами, сравнениями, гиперболами, не всегда с первого взгляда понятными намёками и иносказаниями, пословицами, афоризмами, литературными и кораническими цитатами. Авторы используют богатую синонимику арабского языка, игру слов, основанную на оттенках их значения, на омонимии, аллитерациях и ассонансах, а порой и на особенностях арабской графики» (предисловие, с. 5). Передать всё это средствами другого языка решительно невозможно, хотя переводчики очень старались. Получилось… несколько утомительно для читателя. В частности, я обнаружил, что русскую рифмованную прозу читать труднее, чем нерифмованную: почему-то глаз тормозится на каждой рифме.

Переводить стихи ещё сложнее, чем рифмованную прозу. Процитирую, как образец переводческой удачи, фрагмент стихотворных размышлений «за жизнь» (Поэтическая макама):

Видел ты человека, чтоб зла не творил?
Одного хоть такого попробуй найди!

Крепко связаны в жизни и зло и добро,
Так повсюду – хоть землю кругом обойди!

Ты видал: вырастают в саду на ветвях
Сотни острых шипов, и плоды посреди.

И примешана к сладости длительных лет
Горечь старости, ждущей тебя впереди.

В наше время попробуй людей испытай –
Ты у каждого встретишь коварство в груди.

В жизни много ремёсел испробовал я,
И меча и пера я изведал пути.

Помни, лучший удел – все науки познать,
И уверенно этим путём ты иди!

Что касается многочисленных игр аль-Харири со словами арабского языка, то они вообще принципиально непереводимы. В русскоязычной версии подобраны, не без натуги, русскоязычные аналоги, но выглядят они очень бледно и эстетического удовольствия читателю не доставляют.

В целом перевод представляет собой текст, исключительно трудный для неподготовленного читателя. А если этот читатель ещё и впервые на арабском востоке, то он вообще половину происходящего не поймёт. Ведь надо же знать ещё и реалии тогдашней жизни: кто такие кади и вали; что такое фикх и кто такой факих; что такое адаб и кто такой адиб; и ещё многое, многое другое. Словарик реалий, имён и географических названий, имеющийся во втором издании, занимает восемь страниц (мелким шрифтом).

«Макамы» — классический образец «литературного памятника», оставшегося в своём времени. Читать такие сложные тексты просто ради удовольствия нельзя: неизбежно разочарование. Рекомендовать русскоязычные версии книги аль-Харири могу только тем, кто намерен изучать культуру средневековых обществ исламского мира, но не имеет возможности овладеть предварительно арабским языком. Ценность «Макам» как памятника культуры умножается наличием иллюстрированных рукописей, коих сохранилось аж тринадцать (кто знает отношение исламских фанатиков к изображениям живых существ, тот поймёт, в какой степени это необычно). Наиболее известны в науке Парижская и Петербургская рукописи «Макам», обе XIII века, и обе в наше время уже изданы факсимильно.